Читать книгу "Роман с небоскребом - Елена Гайворонская"

– С ума сошла?! – зашипела я. – Бросай все и приезжай! Пошли к черту свой Израиль!

– Не могу…

– Зоя, он обыкновенный козел! – затараторила я все, что шло в голову, пока не оборвалась связь. – Он еще пожалеет, что был таким идиотом! Твоя любовь впереди, слышишь?! Все, что ни делается, к лучшему. Лучше расстаться сейчас, чем тогда, когда у вас будет трое детей…

– Спасибо тебе… – прошептала Зайка. – Мне так тебя не хватает… Здесь все другие… Всем на всех наплевать…

– Зойка, у тебя есть родители… И я. Мы у тебя есть, понимаешь?

– Угу… Сейчас нас прервут… Пришли мне фотографию, где вы с Ванечкой, все трое, – попросила Зайка.

– Обязательно, – пообещала я.

Я хотела добавить, чтобы она написала мне подробное письмо, выплеснула на бумагу боль, злость и отчаяние. Вдруг станет легче? Мне всегда помогало. Но в трубке раздался прерывистый зуммер, нас разъединили.

Мне хотелось орать и материться. Зайке, моей лучшей подруге, было плохо, так, что хуже не придумаешь, а я не могла даже толком с ней поговорить. Нас разделяли тысячи километров, несколько государственных границ и отсутствие финансов на поездку.

Ванька сонно заворочался в кроватке, что-то пробормотал на своем непонятном языке и сладко зевнул.

Больше вестей от Зайки не было.

Я терялась в догадках, как она, что с ней, отправляла письмо за письмом, письма возвращались обратно с синим штемпелем: адресат выбыл. Тогда я позвонила. Трубку взяла Зайкина мама и грустным голосом объяснила, что Зоя решила пожить одна, уехала в Тель-Авив и даже не оставила телефона. Звонит сама, сообщает, что все хорошо. Обещает вернуться к началу учебного года… А вернется или нет – один Бог ведает. После того как свадьба расстроилась, Зою как подменили. Стала резкой, злой, циничной… От прежней наивной доверчивой девочки не осталась и следа…

Я повесила трубку и некоторое время сидела в легкой прострации. Зайка жива-здорова, просто хочет побыть одна, я это очень даже могла понять. Предательство близкого человека пережить непросто, особенно такой светлой девчонке, как Зайка. Почему это случилось именно с ней? Разве мало других женщин: глупых, сварливых, корыстных, злых, завистливых… Список можно продолжать до бесконечности. Ан нет, судьбе было угодно выбрать самую славную, добрую, слабую, ту, которая больше всех достойна счастья… выбрать, чтобы растоптать душу… Несправедливо.

Класс коррекции

К осени я устроилась на работу – учителем русского и литературы в школу, недалеко от дома. Часов дали немного – половину ставки, да больше и не оказалось. Во времена тотальной безработицы даже скудные учительские заработки прельщали стабильностью. Мне доверили всего один восьмой класс – пять русских, две литературы плюс один факультативный час в неделю, уложенные в три рабочих дня. Уроки были во вторую смену, от которой все норовили откреститься по причине весьма неудобного перерывчика между первой и второй: никому не хотелось терять драгоценное время в ожидании продолжения рабочего дня. Для меня, напротив, вторая смена имела огромное преимущество: я могла безболезненно посещать лекции или просто отсыпаться, благо Ванька унаследовал Серегин флегматичный характер и рос на диво спокойным ребенком. Как истинный маленький мужичок, он любил поесть и поспать, а во время бодрствования подолгу разглядывал яркие гирлянды погремушек над кроваткой, бил по ним ручонками и весело гулил на разные лады. Пожилая педиатр одобрительно заметила, что умение занимать себя самостоятельно в столь раннем возрасте – признак высокого интеллекта.

Однако помимо второй смены обнаружилась еще одна причина, по которой восьмой класс «В» коллеги не торопились прибирать к рукам. Завуч, дама с блеклым лицом, в рыночной блузке с оборками, повертела трудовую книжку и будто нехотя пояснила, что восьмой «В» – класс не совсем обычный, поскольку в нем собрались неуспевающие из числа трудных подростков. Учеников в классе всего восемнадцать, правда, в полном составе они стоят тридцати, но этого полного состава никогда не бывает. Обычно на занятиях присутствуют от силы человек двенадцать. Вообще-то этот класс собираются официально зарегистрировать как коррекционный, тогда преподающие в нем педагоги будут получать надбавку в тридцать процентов. Но, пока суд да дело, оформление бумаг, хождение по инстанциям и прочие бюрократические проволочки, класс числится общеобразовательным, оплачивается по обычной тарифной сетке, хотя его контингент полностью соответствует коррекционному. Поведав мне сию тайну, воззрилась на меня в ожидании.

– Подумайте как следует. Работа предстоит не из легких. У нас от этого класса все отказываются. Наверное, я не должна была этого говорить. Но вы так молоды… сколько вам лет? Двадцать? Я просто не могу воспользоваться вашей неопытностью. Это было бы неправильно.

– Я не боюсь трудностей. Мне нужна работа. Здесь мне все подходит. Частичная занятость, близость к дому, вторая смена. Все остальное не важно.

Завуч радостно встрепенулась. Похоже, в глубине души она боялась моего отказа. Видимо, несмотря на безработицу, желающих поработать с трудными подростками за копейки не находилось.

– Платить будем по седьмому разряду. У вас неоконченное высшее.

– А по восьмому нельзя? – спросила я тоскливо. – Можно же на усмотрение администрации…

– Сначала поработайте полгодика, покажите себя, тогда поговорим о повышении, – назидательно произнесла завуч.

Я понимала, что меня бессовестно используют, тарифицируя по минимальному разряду и отправляя при этом в самый сложный специфичный класс, и что вряд ли я получу повышение в этом учебном году. Но я понимала и другое: лучше я войду в класс с трудными подростками, чем снова отправлюсь первым метро на Лужу с неподъемным клетчатым баулом на плечах. Несмотря на то что на рынке я заработаю намного больше. Я устала от уличной торговли не только физически, но и морально. Мне казалось, что я деградирую среди пестрой суеты торговых рядов: горластых теток, безвкусных тряпок и бесконечных разговоров о ценах и товарах. Алка чувствовала себя в рыночной стихии как рыба в воде, с удовольствием болтала с товарками, после работы они собирались в компанию, закупали водку и провизию, отправлялись кутить к кому-нибудь на хату. Для нас с Сережкой это была чужеродная среда обитания. Мы вынужденно мутировали под нее, чтобы выжить, но такая жизнь не приносила удовлетворения. Сережка по-прежнему штудировал научные журналы и упорно налегал на английский. Я глотала книги, строчила рефераты, ногой покачивая коляску с радостно агукающим Ванькой, пребывавшим пока в счастливом неведении о том, в какое паршивое время его угораздило появиться на свет.

Вот почему я ухватилась за работу в школе. По крайней мере, смогу говорить не о китайском барахле, а о литературе.

Однако мои надежды оправдались лишь отчасти.

Уже на первом занятии стало понятно, что восьмиклассникам, делающим по четыре ошибки в слове «заяц», не имеющим ни малейшего представления о прописной букве в начале предложения и, по примеру Людоедки Эллочки, свободно обходящимся в общении пятью словами, из которых накручивали такие конструкции, что впору было приглашать составителя новомодного словаря ненормативной лексики для пополнения труда… Этим самым восьмиклассникам Островский, Тургенев и Достоевский были интересны, как бедуину валенки.