Читать книгу "Тариф на лунный свет - Ильдико фон Кюрти"

— Кора, ты мне нравишься именно такой, какая ты есть. Все это меня не беспокоит. Честно.

— Но меня-то достало!

— Кора, да не будь ты ребенком. Если два человека по натуре противоположны, то это вовсе не значит, что они не подходят друг другу, — Саша говорил это своим характерным голосом слушай-хорошенько-кроха-сейчас-я-объясню-тебе-как-мир-устроен. — Я рассказывал тебе когда-нибудь о моих дедушке с бабушкой?

Я нехотя покачала головой.

— Мои бабушка с дедушкой были так непохожи друг на друга, что двух более разных людей и представить себе невозможно. Дедушка в свои восемьдесят лет начал вдруг изучать историю и не уставал восторженно толковать о ней бабушке, пытаясь заинтересовать ее этим предметом. Иногда он говорил ей: «Магда, пойдем-ка сегодня вечером на лекцию. Наверняка она будет очень интересной. Тема — 1848 год». А бабушка гладила его по голове и говорила: «Ах, Ганс, лучше не надо. Мне уже слишком поздно».

Я вымученно улыбнулась.

— Но ты знаешь, именно за это он ее и любил. Они прожили счастливую жизнь, и у них было трое детей.

— Мы не можем иметь детей.

Это был, как мне показалось, удачный ход, так сказать, экзистенциальный.

— Почему это не можем?

— Тебя ведь не устраивало даже то, как я воспитываю своего волнистого попугайчика.

— Но согласись, как животное Герман полностью дегенерировал. Ты заглушала в нем его звериные инстинкты. И это, в конечном счете, стоило ему жизни.

— Что ты хочешь этим сказать? Что я погубила Германа? — Я заметила, как мой голос приобретает истерический оттенок.

— Нет, не это. Но он разучился бояться. Любая нормальная птица отлетела бы прочь. Благодаря этому они и существуют, в конце концов. Герман, бесспорно, единственный на свете попугай, погибший оттого, что на него нечаянно наступил слесарь.

Я потеряла дар речи. Несколько мгновений силилась овладеть собой. Герман значил для меня слишком много. К тому же требовалось время, чтобы сформулировать следующий довод.

— А как же Айфель? — наконец воскликнула я, торжествуя. Ха! Вот он и попался!

— Да не начинай же ты по новой! — сказал он небрежным тоном, но при этом беспокойно заерзал на стуле. Мужчины неохотно вспоминают о своих оплошностях. Тем более что свои оплошности они чаще всего оплошностями не считают.

Это было прошлым летом; мы с Сашей планировали первый совместный отпуск. Я перерыла массу каталогов с заголовками вроде «Дальние странствия», «Другая Азия» или «Экзотические маршруты». При этом я воображала как из нашего бамбукового бунгало, с пестрыми цветами в волосах, побегу утром к ослепительно белому пляжу и погружу в лазурно-синее южное море свое коричневое от загара стройное (сначала диета, это ясно) тело, в то время как Саша с мачете в руках будет раскалывать кокосовый орех на террасе, а затем ждать меня в гамаке, висящем между двумя пальмами, листьями которых поигрывает теплый ветер с моря.

Ах, великолепно! Люблю готовиться к путешествиям. Мне кажется, что такие приготовления просто не могут быть преждевременными. По этой причине я презираю службу горящих путевок. Они отнимают у человека самый прекрасный период отпуска — недели предвкушения.

Единственное, в чем состоял идиотизм положения, так это в том, что Сашу моя активность странным образом никак не затрагивала. Какую бы страну ни назвала я в качестве возможной цели путешествия, для каждой он находил повод, чтобы ее забраковать. За три недели, предшествовавшие будущему путешествию, мы, а точнее он, так ничего и не решили. А тем временем нам пришлось поглотить множество самых разных противомалярийных препаратов. Ведь в Таиланде малярия не та, что в Индии, где, в свою очередь, ее возбудители существенно отличаются от обитающих во Вьетнаме.

За неделю до начала отпуска мы были настолько накачаны всякими сыворотками, что могли бы объехать весь мир, не подцепив ни малейшей заразы. В конце концов я заказала тур во Вьетнам.

Что тут сказать? За два дня до того как сняться с места, Саша решил, что во Вьетнаме уровень влажности слишком высок, чтобы можно было приятно провести там отпуск. Я аннулировала заказ на билеты, и мы прожили две недели в загородном доме Сашиных родителей на Айфеле.

Это было ужасно. Недоставало только одного — подхватить какого-нибудь редкостного айфельского возбудителя малярии.

Дождило без перерыва. Мелкий такой, коварный дождик, который вначале едва замечаешь, но в конце концов он пронимает тебя до костей. И пока остальная Германия, не говоря ужо Вьетнаме, потела под высоким атмосферным давлением, Саша и я сидели в каркасном доме в Эркенсруре и играли в трик-трак. Уже тогда мне надо было сделать выводы.

— Мы просто не подходим друг другу — повторяла я драматическим тоном. — Подумать только! Я, напичканная противомалярийными препаратами, целые две недели просидела в месте, которое одно во всем мире нуждалось в отоплении.

Я видела, что Саша начинает сердиться. Я задела больное место. Пусть так. Я была полна решимости покончить с этим здесь и сейчас.

О'кей, пусть история нашей любви начиналась прекрасно. Но что толку. Ведь ее продолжение прекрасным никак не назовешь! Я увидела, что Саша нахохлился, готовясь к ответному удару.

— Кора! Черт побери! Где твой разум! Ну что ты опять ворошишь эту старую историю про отпуск! Вот ты вся в этом! В тебе нет ни капли здравого смысла.

— Вот именно. Мы не подходим друг другу. Да, во мне нет ни капли здравого смысла. И мне это нравится. Зачем мне здравый смысл? Мне нужна моя индивидуальность!.

— Ну, как скажешь.

На этом все кончилось. Саша ушел. И я по собственной вине снова осталась siпgle.

Я знала, что поступила как надо. Йо мной гордилась. Но чувствовала я себя преотвратно.

В конце концов, не такая уж я бескомпромиссная. По крайней мере, ни на чем не упертая. Просто у меня есть некоторые привычки, с которыми не хотелось бы расставаться. Я ем «Нутеллу» прямо из банки. Я не чищу как следует свою щетку для волос. Я сплю с открытым окном, отключив отопление. Я не подхожу к телефону до девяти утра. Я не прекращаю говорить по телефону до двух ночи. По воскресеньям после полудня я люблю быть в депрессии. Я не смотрю французских фильмов и толком никогда не читаю «Цайт». Я всегда покупаю слишком много еды, а остатки храню в сомнительных пластиковых пакетах. Помню, у меня гостила мама. Среди ночи она проголодалась, тихонько подошла к холодильнику и разбудила меня пронзительным криком, неосторожно открыв упаковку с остатками цыпленка по-китайски, которого я состряпала для Биг Джима недели три назад.

У меня есть прекрасное старое пианино, на котором я по несколько раз в день наигрываю одну и ту же пьесу. Это успокаивает. Для меня очень важно, чтобы грязное белье в ванной хранилось именно на полу, а не в предназначенной для этого корзине. В корзине же для грязного белья нашли себе достойное место швейные принадлежности, инструкции по эксплуатации видеомагнитофона и телевизора, моя старая соковыжималка для цитрусовых и примерно 23 одиночных носка, необъяснимым образом потерявшие своих партнеров. Я принадлежу к тому поколению, которое использует дверцу холодильника как доску почета. На ней висят пожелтевшие фото моих друзей, забрызганные соусом для спагетти, вырезки из газет и карикатуры. Моя любимая карикатура, которая вот уже несколько лет сопровождает мою домашнюю жизнь и за это время успела сменить несколько холодильников, неизменно висит в центре. Женщина держит на руках крошечного мужчинку, а другая говорит ей: «Да отнимите вы его, наконец, от груди, или это ваш муж?» Чрезвычайно забавно. Всякий раз, когда меня посещают мужчины, представляющие известный интерес, я обязательно прикрепляю под картинкой броский заголовок, который несколько лет назад вырезала из «Абендцайтунг»: «Бонн озабочен: Коль задумался». На завтрак я люблю холодные баночные сосиски. Ни за что не рассталась бы с огромной лампой-бананом, стоящей на кухонном шкафу, а жизнь без будильника, соединенного со стереоустановкой, которая каждое утро будит меня громкими звуками Throughout the Years[33] Кёртиса Блоу, потеряла бы для меня всякий интерес.