Читать книгу "Розовая пантера - Ольга Егорова"

— Алло!

— Здравствуй, Лешенька. Маму пригласи, пожалуйста, к телефону.

— Здравствуйте, тёть Катя. Сейчас.

Он оглянулся: мать стояла рядом и смотрела на него округлившимися глазами.

— Тебя.

Он протянул ей трубку и поплелся обратно в свою комнату.

«Придурок. Она не может тебе позвонить, она просто не знает твоего номера телефона. Его и в справочнике нет. Она и фамилию не знает, и адрес не знает», — отчитал он себя по полной программе и снова улегся в постель, не обратив внимания на кошку, с опаской поглядывающую на него из дальнего угла комнаты. Натянул одеяло до самого подбородка и уставился в потолок. Минут через пять дверь тихонько приоткрылась.

— Можно к тебе?

— Можно, — хмуро ответил Алексей.

Анна Сергеевна вошла, присела на краешек дивана и принялась смотреть на него, не говоря ни слова. Долго смотрела и молчала, а потом, вздохнув, проговорила:

— Ну взял бы и сам ей позвонил.

Алексей сперва удивился, но потом подумал: не нужно быть экстрасенсом, чтобы понять, что с ним происходит. Картина его утренней пробежки была, видимо, весьма впечатляющей и не требовала дополнительных пояснений, несмотря на то что написана была в стиле неоимпрессионизма. И все-таки откуда она узнала…

— Как я ей позвоню? Я же номер ее телефона не знаю.

— Как не знаешь, у нее что, номер поменялся?

— Мам, ты…

Он не договорил, наконец поняв, в чем дело: мама сейчас говорила с ним о Людмиле. Конечно же, о Людмиле, потому что откуда ей знать про Машку, она про нее знать ничего не может, он и сам-то про нее ничего не знает. Ничего, совсем ничего, даже номера ее телефона тоже не знает.

— Леша, ты какой-то странный в последнее время. Не пойму, что с тобой происходит.

«Может, ты беременный», — вспомнил он фразу, ехидно брошенную ему в укор Людмилой. А может, и правда, подумал с усмешкой, ведь растет же оно — что-то внутри, без названия, растет, разрастается, спать по ночам не дает, кислород поглощает. Растет, черт его побери, выросло за прошедшую ночь еще сильнее, и нет от него покоя…

— В последнее время — это когда?

— Дня три, наверное…

Ох уж это материнское сердце! Потребуй он сейчас, она, наверное, с точностью до минуты вычислит срок его «беременности» без всяких там ультразвуковых исследований…

— Да брось ты, мама, все нормально. Ничего со мной не происходит.

Она вздохнула.

— Ты вставать не собираешься? Двенадцать уже.

— Двенадцать уже, — повторил он, прогоняя тоскливое воспоминание. — Собираюсь.

— Ну вставай. Пойду завтрак тебе приготовлю. Только подожди… Сними занавески с окошка, их бы постирать надо.

Анна Сергеевна вышла. Алексей натянул спортивные брюки, залез на стул, снял с карниза занавески и поплелся в ванную. Положил смятый кремовый тюль в корзину для белья и заглянул в зеркало.

Из зеркала на него смотрела помятая физиономия, которую требовалось побрить и вообще привести в порядок. Перевел взгляд на краны — синий с холодной водой и красный с горячей, как полагается. И снова на душе заскребли кошки, снова понеслись в голове все те же мысли: долбануть стакан водки натощак? Начать учить немецкий или, может быть, побриться наголо?

— Леша, что ты там так долго! — послышалось из кухни спустя минут пятнадцать.

— Бреюсь, — ответил Алексей, снимая с лица остатки пены. — Уже побрился, уже иду.

На столе его ожидала тарелка с блинчиками, намазанными сгущенкой. Аппетита не было совсем — он с трудом, чтобы не обидеть мать, съел пару штук, выпил чашку кофе.

— Чем сегодня собираешься заниматься? — спросила мать.

— Не знаю, — честно ответил он. — Может, начну учить немецкий.

— Немецкий учить? Ты что это, Леш…

— А что ты имеешь против немецкого?

— Да что с тобой?

— Ничего, мама. Извини, это я так.

В самом деле мать ни в чем не была виновата, она задала ему простой вопрос, который всегда задает в выходные, и откуда ей было знать, что он полночи ломал голову над этим вопросом: что ему теперь, собственно, делать?

— Если тебе не требуется моя помощь по хозяйству, пойду пока почитаю.

— Не требуется. Пойди почитай.

Он поднялся, с трудом представляя себе, что сейчас войдет в комнату, сядет на диван и будет читать. Откроет первую страницу и часа два спустя, может быть, перевернет… Если вспомнит, что страницы вообще-то нужно иногда переворачивать.

Он вошел в комнату, застелил по привычке постель, задвинул ящик комода, перевел взгляд на книжные полки, потом на стол, где — вот уже третий день — лежала все та же газета. «Нужно было выбросить ее, — снова подумал Алексей, — или по крайней мере убрать куда-нибудь подальше». Нужно было! Только ведь не выбросил, не убрал, а теперь уже поздно, теперь-то он точно знает, чем будет заниматься — будет таращиться весь день на этот портрет, пытаясь разглядеть в нем смысл бытия. Будет смотреть не отрываясь, гипнотизируя взглядом, пытаясь внушить ей, что она не права. Не права, черт возьми, ох как не права!

— Молчишь, — тихо сказал он, обращаясь к портрету и отмечая про себя первый признак шизофрении в начальной стадии. — Молчишь, потому что сказать тебе нечего. Эх, ты…

«Картины, Алексей, — это души, — вспомнил он слова учителя рисования. — Невидимые, бестелесные, но в то же время живые души, которые человек может увидеть благодаря художнику. Настоящему художнику, конечно. Увидеть, услышать, почувствовать. Как плачет душа, как она радуется, как замирает в трепетном ожидании. Ты рисуешь лицо, но на самом деле должен нарисовать душу. Душу, которую можно увидеть, услышать и почувствовать. А если не получится, то это уже и не портрет, это карикатура. Помни об этом, всегда помни…»

Он рывком поднялся с дивана, отшвырнув в сторону газету, выдвинул ящик письменного стола, потом второй, третий. Лист чистой бумаги, три карандаша, ластик. Поискал глазами что-то, потом покопался в ящиках, достал перочинный ножик и принялся затачивать карандаши, порезал второпях палец и даже этого не заметил.

Время летело незаметно. Один за другим в стопку складывались листы — Машка.

Машка на лестнице — коленки, глаза, лохматая челка. Машка — сидит на столе, дождь за окном, в ушах сережки. Машка — вдалеке, вполоборота, сумка через плечо.

— Эй, Алешка, идем обедать, — услышал он слова спустя полчаса после того, как они прозвучали. Может, даже час или два спустя. Месяц, год, вечность…

— Не буду, — откликнулся, как показалось, почти сразу же. — Не буду, мама, я рисую.

Он знал, что она больше не будет его беспокоить.

…Машка. Смотрит задумчиво. Смеется. Слезы по щекам. С бокалом вина. «Я люблю тебя. А ты?» Растрепанные волосы. Руки. Глаза. «Уходи. Прошу тебя, уходи». Машка. Машка…