Читать книгу "Женщина, квартира, роман - Вильгельм Генацино"

7 глава

После возвращения с похорон Хердеген два дня не трогал меня. Я заканчивал работу и сидел просто так. С тех пор как Линда умерла, у меня все время было такое ощущение, будто я живу в обстоятельствах, с грехом пополам подлатанных на скорую руку. Однажды утром в редакцию заявился Ангельмайер и вел длинные междугородние телефонные разговоры за счет редакции, что ему категорически было запрещено. Но он, очевидно, знал, что Хердеген уехал в это утро из города по делам редакции, а меня как лицо компетентное, осуществляющее административный надзор, он всерьез не рассматривал. Возможно, Ангельмайер хотел меня оскорбить, но я не был предрасположен замечать его уколы, да еще и реагировать на них. Вместо этого я вспомнил свою мать. Если я в детстве вдруг начинал хандрить и кукситься, она снимала со шкафа большой чемодан, до отказа набитый разным тряпьем, обрезками тканей, пуговицами, поясами, искусственными плечиками. Я какое-то время перебирал все это неслыханное богатство, приходя порой в дикий экстаз, и вдруг переставал понимать, вылечила меня от скуки игра в тряпки или, наоборот, только сильнее загнала в нее. Примерно так же чувствовал я себя и в эти дни. Я раздумывал, не сходить ли мне в «Зеленое дерево» и не порасспросить ли там про роман Линды. По крайней мере, так я хотя бы выразил, что горюю о Линде и помню о ней. Например, я мог бы поговорить с Киндсфогелем о последней и, вероятно, неразрешимой проблеме романа: хотела ли она рассказать о приставаниях матроса еще на корабле во время плавания или только описывая начало пребывания в Нью-Йорке. В последнее время Линда придерживалась мнения, что роман утратит динамику, если матрос начнет преследовать женщину еще на корабле. А что же тогда останется на долю Нью-Йорка? К сожалению, я не мог дать ей путного совета. Я только мог, как и все остальные коллеги, лишь дискутировать вокруг проблемы. Я даже не хотел дальше встречаться с этими писателями-пропойцами, регулярно посещавшими кабак и из вечера в вечер без конца говорившими о книгах, которые они еще не написали и, скорее всего, никогда и не напишут. К полудню Хердеген вернулся. Я слышал, как он сбросил в комнате вещи, открыл окно и выпил стакан воды. Затем он вошел ко мне:

– Я вам не помешаю?

– Что вы, конечно нет, – сказал я.

– Я хотел вас вот о чем спросить. К концу года господин Веттэнгель уйдет из редакции. Если у вас есть желание, вы можете занять его место. Нормальным образом, чтобы стать редактором, нужно два года протрубить стажером. Ну, один годик мы можем вам скостить за замену редактора на период отпуска, который на днях заканчивается. Но еще год вам придется поработать стажером, прежде всего, вам надо попотеть в политическом, экономическом и спортивном отделах, и после этого вы сможете смело работать у нас редактором.

Хердеген, вероятно, предполагал, что я тут же сразу и соглашусь. Вместо этого меня прошиб пот. Платка у меня не было. Поэтому я вытер пот со лба правым рукавом своего пропыленного костюма. Только когда мое молчание затянулось, Хердеген сказал:

– Вы не должны немедленно давать мне ответ – достаточно будет, если вы сделаете это в течение четырех дней.

– Не подумайте только, – медленно начал я (тщательно подбирая тактичную форму выражения мысли), – что не могу оценить ваше предложение. Я настолько поражен, что не в силах в данный момент ничего сказать.

Хердеген рассмеялся.

– Тогда мне лучше всего оставить вас одного, – сказал он и покинул помещение.

Я напечатал еще две подписи под фотографиями, после чего мой рабочий день закончился. Незадолго до этого Хердеген появился еще раз и протянул мне записочку с адресом одного пенсионера, который жил в Грисхайме. Я должен был взять у него завтра интервью в одиннадцать часов утра. Пенсионера звали Эрих Вагенблас, и он прославился своими любительскими поделками: сооружал из спичек знаменитые памятники и не менее знаменитые здания. Только что он закончил Эйфелеву башню и попал с ней в газету.

В последние полчаса, оставшиеся в моем распоряжении до закрытия магазина, я предпринял четвертую или пятую за последние два дня попытку купить себе новый костюм. Но я уже чувствовал, что и на этот раз потерплю фиаско. Я прочесал два отдела мужской одежды в двух больших магазинах и по-прежнему четко ощущал сильное внутреннее сопротивление. Я стал жертвой причудливой одержимости, контроль над которой ускользал из моих рук. Причуда состояла в том, что мой пропыленный костюм и я все сильнее срастались в одно целое. Мой бренно-пепельный костюм стал тем костюмом, в котором Линда видела меня в последний раз. Я не мог просто так выбросить его и надеть новый. Нет, действительно, моя причуда пустила крепкие корни и даже прогрессировала. Я теперь часто останавливался и поднимал полу пиджака к носу – я полюбил этот запах множества несуразностей и глупостей, ставших частью моего пиджака. Иногда мне казалось, Линда смотрит из своей могилы и узнает меня в толпе людей только потому, что я все еще хожу в этом пропахшем пиджаке. А ведь мне надо было думать о другом – принимать предложение Хердегена или нет. Собственно, тут и думать-то было не о чем. Заманчивость предложения Хердегена обладала огромной притягательной силой. Мне стоило только сказать «да», и весь кошмар ученичества на фирме был бы на этом похоронен. Мне еще никогда не предлагалось такое простое решение для избавления от неприятной ситуации. Но я не мог подавить в себе чувство, что работа репортера местной хроники в «Тагесанцайгер» становится мне неприятной. Как в экспедиторской конторе, так и в газете моя роль сводилась к обработке грубой материальной действительности. В качестве ученика я таскал тяжелые ящики, в качестве репортера увековечивал на бумаге честолюбивые желания обывателей (УЧ-МО-КА). Я бродил по нижнему этажу торгового дома «WOOLWORTH» и смотрел на старую женщину, которая бесконечно долго ходила в отделе хозяйственных товаров от одной полки к другой и купила в итоге авоську за полторы марки. Я стоял в углу и нюхал полу своего пиджака. С покупкой нового костюма опять ничего не вышло. Впервые я представил себе, как это было бы здорово, если бы у меня дома тоже лежал начатый роман. Я бы тогда быстренько пошел сейчас домой, в свою комнату и открыл там заветную папочку. Я покинул торговый дом «WOOLWORTH» и все никак не мог решить, принимаю я предложение Хердегена или нет. Я сидел на террасе кафе и наблюдал за кельнером, вот он поднял в воздух стул и понес его над головами посетителей в другой конец террасы. Фонтан желаний неожиданно прорвался сквозь сумбур моих мыслей, и я воскликнул: да! Роман! Моя потрясенная душа даже содрогнулась от такого судьбоносного решения. Она с большим удовлетворением благожелательно взирала на саму себя и собственную дерзновенную смелость. Я не бросил ее на произвол судьбы, я охранял ее, стоял не двигаясь и ждал, когда она справится со своим несказанным волнением.

Следующее утро выдалось парным и туманным. Солнце нагрело воздух, но день так и не прояснился. Я надел рубашку с коротким рукавом и спросил свою мать, как лучше всего добраться до Грисхайма, но она тоже никогда там не бывала. Только в трамвае я узнал от кондуктора, что мне надо сесть на вокзале на пригородный поезд, отходящий с четырнадцатого пути. Это был спокойный старый поезд с деревянными лавками. Люди тихо сидели на своих местах и в каком-то странном оцепенении держали в руках проездные билеты. На поворотах пассажиров, которым не достались сидячие места, плавно покачивало, словно вьющиеся растения на ветру – то в одну, то в другую сторону. Грисхайм был местечком, где жило огромное количество рабочих с ближайшего химического комбината. Вот уже несколько минут поезд шел вдоль бесконечных рядов темно-красных, почти черных кирпичных домов. В одном из них жил пенсионер Эрих Вагенблас. Кондуктор объявил: следующая остановка Грисхайм. Поезд замедлил темп, я собрался выходить.