Читать книгу "Один человек - Михаил Бару"

— А вот…

— И не говори, — ответил я. — Тот самый размер.

— Видишь…

— И слепой увидит. Ты смотри какая…

— Как две…

— У…

— Ага. Просто…

Подробно похвалив видимое, мы перешли к невидимому. Я почувствовал, как в магазине стало душно. Не хватало воздуха. Прекрасная незнакомка что-то щебетала по мобильному телефону. Какому-то Норману… что-то уменьшительно-ласкательное… Подробностей было не разобрать — чужой язык, да и шумно в магазине. Мы с Серёгой немедленно поиграли в игру под названием «Если бы Норманом был я».

Тут девушка перестала говорить по телефону, посмотрела в нашу сторону, улыбнулась и сказала: «Ну, что, мальчики, скоротали время? А если б не я — трындели бы о своём пиве и ценах на подержанные тачки». Перевода нам не потребовалось. По-русски мы и без перевода…

А со своей соседкой Серёга меня потом познакомил. Столько золота и солнца в волосах я никогда не видел. И таких изумрудных глаз тоже. Марина её звали.

* * *

Наша фирма, «Chemical Diversity Labs, Inc.», участвует в выставке «Лабораторная автоматизация — 2002». Это в Палм Спрингсе, маленьком курортном городке в южной Калифорнии. Химики мы. Нас мало на вы-тавке. Всё больше биологи. Их вообще расплодилось в последнее время, как кроликов в Австралии. Ходят с важным видом, лопочут о чём-то своём, непонятном, биологическом. Реакторы наши химические за блестящие гайки и штуцера трогают. Погрохают-погрохают и отходят. Даже вопросов не задают. И то сказать — какой вопрос биолог химику задать может? Только и одно общее между нами, что на работе в белых халатах ходим. Так и ветеринары в белых халатах ходят, и нянечки в детских садиках… Ну, да не о том речь.

Подходит к нашему стенду дядечка. Сам лысый, борода всклокоченная, зубы редкие и галстук-бабочка. Биолог, одним словом. Пальцем на один из реакторов, что поменьше, тычет и спрашивает:

— Эта штучка для чего будет?

— Штучка, — отвечаю, — будет для жидкофазного химического синтеза в аналитических лабораторных масштабах.

И прибавляю с вызовом:

— Вам-то зачем? Вы ведь наверняка биолог, а не химик. Вон и на карточке опознавательной все буквы в названии вашей конторы биологические.

— Да, так и есть, биолог. Уж извините. Просто нравится мне этот реактор. Аккуратный такой, блестящий. Даже приятно в руке подержать. А главное — выглядит он гораздо лучше, чем то дерьмо, которым моя жена украшает каминную полку.

И пошёл себе дальше… Скоро уж двадцать лет, как изобретаю я всякие реакторы, а так, как этот биолог, ни один химик мою работу не похвалил.

* * *

Уезжаем из Палм Спрингса. Вдали, над вершиной горы Сан-Хоакин, яростно клубится на ветру снежная пыль. Ветряки на склонах окрестных гор в едином трудовом порыве безостановочно машут огромными белыми крыльями, добывая электричество для тех, у кого крыльев нет, а только коротенькие ручки, которыми размахивать, конечно, можно, но всё как-то без пользы для освещения. Даже здесь, внизу, под пальмами, порывы ветра так сильны, что наш тяжелогружёный и совсем немаленький джип просто норовит сдуть с дороги. Едем медленно. Беспокоимся о том, надёжно ли закреплены наши чемоданы на крыше джипа. А навстречу, с обочины, на нас надвигается огромный щит с надписью: «Это не ветер. Это прощальный воздушный поцелуй, который посылает тебе Палм Спрингс». Таки умеет целоваться этот Палм Спрингс. Метров через сто-двести городок обратился к нам с прощальными разноцветными словами: «Мы по тебе уже скучаем». До чего же изобретателен бывает порой американский капиталист! И слова-то подберёт трогательные, и напишет их красиво, и разместит их в нужном месте. И всё для того, чтобы мы вернулись в эту курортную Заманиловку-под-Пальмами, чтобы нас черти понесли в то казино, где прошлой ночью сдуру просаживали остатки своих командировочных. Не дождёшься! Денег у нас только на бензин до Сан-Диего. А жаль…

* * *

В Сан-Диего железнодорожный вокзал находится в самом центре города, на набережной. Это последняя американская станция. Дальше — Мексика. Вокзал построен в колониальном испанском стиле, вокруг него растут пальмы, олеандры и большие оранжевые цветы под названием «райские птицы». Иногда мне кажется — замени городские власти вывеску «Сан-Диего» на стене на такую же со словом «Рай» — приезжающие и не удивятся. На таком вокзале красиво встречать любимую девушку с букетом каких-нибудь субтропических орхидей. Вручить ей букет, посадить в специальную позолоченную карету для туристов, запряжённую белой лошадью, а самому вернуться в вагон, сесть в кресло, закрыть глаза и открыть их тогда, когда диктор объявит: «Станция Москва-Каланчевская. Поезд дальше не идёт. Просьба освободить вагоны». И немедленно освободить, чтобы не возвращаться потом из депо под свистки электричек и мат обходчиков по обледенелым шпалам на станцию.

* * *

А края света, оказывается, нет. Нет каменистой пустыни без света, тепла и электричества. Нет высоченного утёса, выдающегося в «мрачную бездну на краю», с которого можно было бы перекрикивать шум волн и штормовой ветер, бросая вызов силам тьмы. Нет диких племён трёхголовых амфибий-людоедов, охраняющих подступы к этому утёсу. Ничего полагающегося по штату (или по Штатам) приличному краю света нет. Его обжили самым безжалостным образом. Может, намеренно, а может, по недосмотру национального географического общества. Виновных и не найти теперь. Теперь на краю света есть два университета и база седьмого тихоокеанского флота США; отель «Коронадо» и запруженный хондами и шевроле пятый фривэй; уютные кофейни «Старбакс» и телефонные счета от компании «Пасифик Белл»; аэропорт имени лётчика Линдберга и мой сосед по дому — приветливый бритоголовый морской пехотинец; неторопливые мексиканцы, подметающие улицы, и коктейль «Маргарита» с текилой, подаваемый в полулитровых стеклянных блюдцах на ножках; апельсиновые и лимонные рощи вдоль дорог… А настоящего края света нет.

Стоишь на песчаном берегу самого большого и тихого здесь океана, смотришь вдаль и чуть правее дали, туда, где за океаном опять (опять!) начинается Россия, и понимаешь, что ни на какой край света и уехать-то нельзя. Можно только возвращаться. Немедленно или медленно, но — возвращаться. А может, отсутствие края света есть просто общий недостаток планет со сферической поверхностью. Кто его знает.

Вместо послесловия

Белые пятна нельзя уничтожать. Их и так мало осталось. Они стареют, умирают и исчезают естественным путём, а иногда даже просто загрязняются, превращаясь в обычные, серые. Колумбу надо было бы подзорную трубу оторвать за его пионерский подвиг. Чего он достиг своим открытием? Ну, знаем мы теперь про гамбургеры, небоскрёбы и диетическую кока-колу. Что нам дало это знание? То-то и оно. Мечта умерла. Её место заняла плохо скрываемая зависть. А так бы слухи об Америке ходили. Самые невероятные и захватывающие. После атлантических штормов к нашим берегам прибивало бы жевательную резинку, обрывки джинсов, бейсбольные биты, кусочки небоскрёбов, фордов, томагавков и джазовых мелодий, размокшие мальборовые бычки и зелёные прямоугольные бумажки с портретами строгих мужчин. И долгими зимними вечерами мы перебирали бы эти находки, гадая об их назначении. А Колумб взял всё и убил. Его пример оказался заразителен.