Читать книгу "Домик в Армагеддоне - Денис Гуцко"

Молчали. Два громких хриплых дыхания в темноте, короткая возня.

Охранник спрыгнул вниз, увлекая за собой Фиму и чуть не повалив его на пол. Пошарил свободной рукой в темноте ниши – проверил, не бросил ли тут Фима украденное. Ничего не обнаружив, потащил его во двор.

«Медаль тебе дадут», – улыбнулся про себя Фима, поглядывая сбоку на его серьёзную физиономию.

Через двор Фима прошёл без сопротивления. Но в арке, осознав, что его тащат обратно в супермаркет, заартачился. Сказал:

– Стой. Зря это… Не брал я ничего. Не от тебя убежал.

По-прежнему молча – посапывая шумно и играя желваками – человек в форме отпустил Фиму, обеими руками всего обхлопал, брезгливо помял карманы джинсов.

– Не брал, говорю, ничего. Дай выверну карманы.

С улицы в арку заглядывали прохожие. Некоторые замедляли шаг, чтобы разглядеть получше пойманного вора.

Фима вывернул карманы.

– Видишь, ничего.

Склонив на бок голову, охранник скривился в недоброй усмешке, окатил его презрительным взглядом.

Ефим тоже усмехнулся, тем же взглядом ответил. Хотел сказать ему: «Извини, не видать тебе медали».

Охранник отступил на шаг и, размахнувшись, саданул Фиму кулаком в живот.

Ёкнув, Фима согнулся пополам и сполз вниз по стене. С ужасом почувствовал, как по щекам побежали слёзы.

«Этого не хватало!»

Охранник отвернулся, спокойно достал сигареты, зажигалку. Прикурил, вразвалку пошёл к подъезду, в котором только что выловил Фиму, – решил, наверное, обыскать там ещё раз, подробней.

Тошнило. В животе лежал увесистый раскалённый булыжник. Почему-то громко гудело в ушах, и слюны во рту было столько, что не успевал глотать. Принялся сплёвывать себе под ноги.

Сидя на корточках, Фима старательно вытирал слёзы, которые никак не хотели униматься. Вроде бы ничего особенного: подумаешь, в пузо получил, – а они всё бегут и бегут.

«Так тебе. Нашпионился?»

Кот, мягко покачивая хвостом, прошествовал через арку на улицу.

«Интересно было? Так не насмотрелся, решил исподтишка. Чего нового увидел?»

Следом за котом, по-прежнему вразвалку, прошёл охранник. На Фиму не взглянул.

Посидев ещё немного, Фима поднялся и вышел на улицу. Слёзы – досадный триумф физиологии – унялись. Живот при ходьбе побаливал, и тошнота не прошла, но не сидеть же там до утра.

По улице катился всё тот же ветреный вечер, вертел свой унылый калейдоскоп из летучего мусора и неприветливых лиц. Как ни уныл этот вечер, как ни прошит сквозной безнадёгой, но сейчас предстоящая прогулка домой – возможность послушно превратиться в кусочек его калейдоскопа – показалась Фиме приятной, полной сладкого утешения; и даже ноющая боль в животе неожиданно откликнулась чувством странного, смешанного с отчаянием, удовольствия.

«Всё ясно наперёд. Безнадёжно – зато ясно».

В фонарях, как в перевёрнутых алюминиевых гнёздах, лежали сизоватые яйца ламп, светились еле заметно. На плечах бронзового Пушкина, как огоньки на крыльях самолёта, мигали алые кляксы – отблески с неоновой вывески суши-бара, раскинувшегося у него за спиной.

– Ефим! Вот ты где!

Отец – взбудораженный, перепуганный – шаркает по тротуару. В руках пакеты из супермаркета. Цепляет их ногами, отчего идёт, спотыкаясь чуть не на каждом шагу.

– Подожди, сынок!

Фима развернулся, вошёл обратно в арку и, быстро пройдя через двор, юркнул в проходняк.

«Придётся теперь весь квартал обходить. Раньше, чем к пол-одиннадцатого не дойду. Баба Настя волноваться будет. Пусть он только сунется домой! Достал совсем!»

Обошлось, домой папаша не явился.

А баба Настя в тот вечер действительно успела поволноваться. В квартире пахло корвалолом. Пришлось наплести ей про встречу с одноклассниками. Мол, те разговорились, кто куда поступает, вот он и заслушался: говорят, на бюджетное с нормальными знаниями вполне можно поступить, не везде за взятки. Мол, задумался, не попробовать ли куда-нибудь, вдруг получится, – не заметил, как время пробежало… Баба Настя, пропустив мимо ушей его байки про институты, молча вынула из шкатулки две тысячные бумажки и велела ему купить мобильник.

Так ни разу и не успела позвонить ему на этот мобильник…

Из ближнего подъезда вышла под ручку пожилая пара – слепой Андрей Петрович с женой. Неторопливо двинулись по двору. Тоже, как Фима когда-то, прогуливаются перед сном.

Поднявшись с лавки, Фима отправился домой.

Квартира, из которой месяц тому назад в торжественном возбуждении уезжал на сборы, встретила его тишиной и знакомым с детства затхлым запахом старых шкафов.

Отличная отправная точка, лучше и быть не может.

Оглядел комнату: книжные полки, ковёр на стене, кресло, – ни за один предмет не цепляясь взглядом, пробегая торопливо. Не нужно ничего, всё внутри. Стены, мебель, даже книги его зачитанные – это лишь декорация. Это может быть любым. Этого может вообще не быть. Вспомнил, что где-то в тумбочке должно лежать завещание бабы Насти. С ним надо было что-то сделать – папаша однажды промямлил насчёт нотариуса.

Поморщился дурацким этим, посторонним мыслям.

Завтра обзвонит ребят. Завтра станет ясно, сколько их осталось, настоящих стяжников. Помолился и лёг спать.

Глава 6

Женя Супрунов взобрался на тополь невдалеке от въезда, навёл бинокль на КПП. Клетушка, залитая светом всех четырёх ламп, просматривалась насквозь как аквариум. Женя спустился через минуту, сказал:

– Я сначала не понял, потом присмотрелся. Там тот дедок, который технику караулил возле часовни. Щёку греет, аж пар валит.

– Какой ещё дедок? – удивился Слава Лаполайнен, Лапа.

Лапа был единственный, кому, не удержавшись от запрета, стяжники присвоили-таки прозвище. В силу очевидной затянутости его фамилии, а ещё потому, что Станиславов в Стяге было целых пять.

Фима объяснил Лапе, что за дед.

– Может, тихо пройдём? – предложил Витя Кочетков.

– Нет, – сказал Фима. – Прятаться не будем. За своим пришли. Узнаем заодно, вдруг кто в расположениях остался, кроме Антона.

Вороток не понадобился, дверь оказалась не заперта. Вошли трое: Фима, Женя Супрунов и Ким Олейник из «Александра Невского». Похрапывая рвано, будто азбуку Морзе выводил, старик спал на толстенной стопке из десятка матрасов, которые он перетащил из ротных спален. Вчерашний КПП Владычного Стяга, где дневальным разрешалось две вещи – читать жития святых и делать спортивные упражнения, – успел стать обычной казённой проходной: потёртый термос, газета с кроссвордами, хлебные крошки на столе. Пахло рыбными консервами и перегаром. Рации, по которой каждый час дневальные связывались со штабом в Любореченске, не было.