Читать книгу "Птичий грипп - Сергей Шаргунов"

Конец Советской страны не остановил чудеса. Вождь приснился мятежному чечену Дудаеву накануне гибели, снял кепку, наклонил лысую голову, и спросил, как живой: «Джохаг’чик, пог’а в путь-дог’оженьку?» Вождь приснился единственному выжившему жителю московского дома, взорванного террористами, и подмигнул: «Смерть – это только переход». Спасшийся калека предполагал, что Владимир Ильич явился всем жильцам дома, потому что среди оглушительного взрывного распада, улетая в тартарары, он ясно слышал крик разбуженной смертью жены:

– Ленин!

Он снился перед смертью, перед зачатием детей, иногда называл их пол. Он мигал правым глазом. Он вел себя заботливо, по-родственному. Он помогал беднякам. Так, заплесневелый бомж рассказывал, что издыхал с голоду, обессиленный заснул в подъезде на подоконнике, и ему приснился Ильич, веселый, лучащийся восторгом, с красным бантом, в начищенных ботиночках. И отсалютовал ладонью: «На лестнице между третьим и четвертым этажами лежит сто долларов. Подкрепитесь!» Пробудившись, человек сбежал по лестнице и в названном месте поднял спасительную купюру. Другой мужчина, раньше из клоунады изображавший вождя, сообщил, что навсегда забросил свой промысел, остриг бородку и сжег сюртук, после того как всю ночь напролет его скорбно корила Надежда Константиновна Крупская, поселив в душу покаянный стыд.

Огурцов вделал в дверцу шкафа красную лампаду, отныне горевшую неусыпно. Вечерами жена, повязав алый платок, вставала перед шкафом и начинала читать плачущим голосом:

Радуйся, Владимир, красным солнышком воссиявший,

Радуйся, красными звездами Кремль увенчавший!

Радуйся, всех трудящихся – заступление,

Радуйся, всех буржуев – посрамление!

Радуйся, Ульянов-Ленин —

Гений революции!

Радуйся, властитель, тлению неподвластный,

Радуйся, проповедник, искусный и страстный!

Радуйся, ядовитою пулей прошитый,

Радуйся, народной слезою умытый!

Радуйся, Ульянов-Ленин —

Гений революции!

– Ай, благодать снизошла. Ильич, миленький, спасибо… Может, еще поживу! – среди городских гуляний голосила новогодняя новосибирская бабушка, окруженная телекамерами и недоуменно сгрудившимся людом, и все время заглядывала на портрет, который прижимала к груди. По лику основателя Советского государства сбегали мутные самогонные капли. И не замерзали на сорокаградусном морозе.

Портреты Ленина становились вездесущи, а дряхлые демонстранты обретали свежее юное дыхание бегунов и скалолазов. В Мавзолей ломились. Возникла даже концепция «естественного нетления», якобы безо всяких химических препаратов Ленин все равно обречен сохраниться во плоти.

Заволновался лагерь авангарда: художники устроили выставку «Вроде Володи». Они изгалялись над «иконами большевика» – прожигали бычками сигарет, мазали калом, выкалывали глаза. Бойцы АКМ, закутанные в арафатки, ворвались в музей концептуального искусства, блокировали выход и заставили художников съесть все заготовленные испражнения. Видимо, эта скорая кара человечья избавила художников от худшей кары потусторонних сил.

«Ленин будет жить» – недавно еще анекдотичные, канувшие во мглу слова вставали над Россией мучительным солнцем. Дух вновь избирал коммунизм, срамя торопившихся с ним проститься. «Значит, все семьдесят лет были не зря» – так утешал Ленин, плача божественной росой со своих наивных портретов.

Тактика Огурцова из-за чуда не поменялась. Внутренне Серега преобразился, впервые ощутил сердцем горячий свет идеи, но внешне остался прежним. Рослым шатеном с серыми глазами и тонкими бледными губами на чуть конопатом лице. Он агитировал за справедливую жизнь без кровопийц, за власть работящего человека. Говорил Огурцов голосом, как бы идущим вразвалку… Этот голос вразвалочку был хриплым, с растягиванием звуков, с митинговым назиданием. Он всегда говорил, как выступал. А выступал, как из кузова грузовика.

В борьбе Огурцов держался прямых действий. Раз акээмовцы вместе с экскурсией проникли в Кремль и возле Царь-колокола сожгли на зажигалках огромную фотографию, скандируя: «Пеплом Путина из пушки!» Дюжие роботы—фээсошники заставили их до седьмого пота отжиматься от брусчатки, что было зафиксировано любопытной туристкой из Аргентины в шляпке цвета индиго. Небесный Ленин карал своих врагов, но врагов своих друзей он почему-то миловал. Возможно, заоблачный Ленин скептично или даже насмешливо относился к тем, кто называл себя верными ленинцами.

Но чудо все же расцвело именно у Огурцовых. За что им выпала такая честь? Может быть, за честность молодости?

Однажды в воскресенье Неверов пришел к Сереге. На паломничество. В тот день Огурцовы приняли у себя десяток правоверных бойцов, допустили и его как возможного активиста. До этого две недели он помогал акээмовцам распространять их прокламации. Изба Огурцовых была воистину красна не пирогами, а углом, в который задвинули шкаф. Возле шкафа тянулась привязанная между стульями веревка – демаркационная линия… Спали Огурцовы уже давно на кухне, иногда стелили в ванной, но комнаты избегали, «чтобы не надышать».

По правде, они покинули комнату, потому что Миле стал сниться один и тот же кошмар, будто она сквозь сон встает с постели, делает несколько шагов и, нашарив на шкафу, срывает бумажку. Она просыпалась с глупо колотящимся сердцем и долго не могла заснуть, лежа на спине и различая потолок.

Степан, сдавленный зрителями, постоял, глядя на Ленина.

По картине мелко золотились влажные точки. Ленин милосердно щурился. Кепку украшала золотая капля размером с ячменное зерно. Три снегиря вглядывались в Ленина с ветки березы. Крайний распростер крылышки, открыв свою расстрелянную морозом, набухшую томатным соком грудку.

– Посмотрели – и хватит! Уходите! – категорично заговорила хозяйка. – Хотела бы чаем вас напоить. Но чашек мало. – Она помедлила. – Вот ты, свеженький, можешь задержаться. Толстячок – дело житейское…

– Ну да ладно, друзья-товарищи, как говорится… – Огурцов провожал всех неловкой косолапой интонацией.

Степан остался.

– Ты кто ваще по жизни будешь? – с ласковой прямотой спросил хозяин.

– Социолог.

– Это навроде шпиона?

– Опять ты, Сереж, людей пугаешь! А как ты к нашему делу относишься? – вмешалась Мила.

– Если вы за справедливость, против хапуг, то мне это близко.

– Засчитано, – и Огурцов крякнул.

– А что про Ленина думаешь? – спросила Милиция. – К нам комиссия специальная приезжала. Международная. Ученые социалистической ориентации. У них глаза на лоб полезли…

– Еще бы! – ответил Степан. – Да от таких чудес думать уже не хочется! Тут не думать надо. Тут вера возрождается! Вера наших дедов и бабушек. Говорят, коммунисты много народу перебили. А ведь сколькие из перебитых готовы были принять на себя ложные обвинения лишь бы дело Ильича выиграло! Они гибли и жертвовали самым дорогим – своими добрыми именами – ради Ленина. А мы его имя забыли. Я ведь только после этого чуда впервые о Мавзолее вспомнил, как от дурмана очнулся. Раньше ходил по Красной площади, и глаза были точно в чешуе, не замечал я этой надписи «ЛЕНИН». И не задумывался, что там в саркофаге лежит. В костюме и при галстуке. Чудо у вас случилось – я и опомнился! От Ленина-то ни фига не отвертеться!