Читать книгу "Новый американец - Григорий Рыскин"

Однажды Карп положил на редакторский стол очерк:

«Они бегут из Москвы и Ленинграда в Ташкент и Ашхабад, на приволье расчищенных пустырей. Они выбивают дефицитную облицовку, ночуют на стройках, получают инфаркты в сорок. Цемент, скрепляющий кирпичи воплощенных проектов, замешан на крови. Но все-таки это архитектура, а не унылая отсидка где-нибудь в Мос-, Ленпроекте, где под началом тяжеловесного авторитета чувствуешь себя как кирпич под двутавровой балкой. Они объявились и в Калининграде, где все еще немало пустырей…»

Дальше шло описание замечательного проекта. Авдей передал очерк в обком, где он был приобщен к личному делу Карпа. Вот тогда-то все и началось.

Мы взбунтовались на профсоюзном собрании, бросились, как восставшие солдаты на генерала, и стали срывать с него эполеты. Авдеев был бледен.

– Перед этим собранием, – сказал Сол, – я перечитал «Принципы производительности» Эмерсона. Руководитель прежде всего консультант, а не барин.

– Нам нужен играющий тренер, – сказал Адлер, – на лед должны выходить все.

– Если сравнивать газету с тяжелым бревном, – сказал Карп, скрипнув зубами, – то все мы подставили под бревно плечи. Редактор ухватился и повис.

– Наибом должен быть тот, у кого острее шашка, – сказал я.

Авдеев только вертел маленькой фарфоровой головой, потом стал медленно вытягиваться надо мной.

– В-в-в-ам б-б-б-ыл оказан королевский прием.

Забыл сказать, Авдеев был заика. Мне стало жаль его. Нехорошо, когда все на одного. Сол зачитал резолюцию: «Просить обком комсомола сменить редактора».

Утром ввалился комсомольский вождь. Расселся, широко расставил ноги в яловых сапогах, уперся в крепкие ляжки ладонями. Все обкомовские, даже женщины, были в яловых сапогах. Оттого что ездили по селам, где переселенцы из Белоруссии порушили немецкую дренажную систему; и вот теперь утопали в грязи.

– Так, значит, номенклатуру увольняете, – сказал вождь, – вот полюбуйтесь.

Вытащил из кожаной папки с медной бляхой машинописный лист, пустил по кругу: «Студенты, замку королей, памятнику европейской архитектуры, угрожают взрывом. Подписывайте письма протеста в обком и ЦК. Оргкомитет».

– Эта листовка перехвачена комсомольцами Технологического института. И знаете, кто ее распространял? Сотрудники газеты, Карпенко с Голубевым.

Карп мгновенно взмок, Валера побледнел, и от этого его борода стала грифельной.

– Вы, – сказал вождь, – решили лапоть на луну забросить, а он свалился вам на голову. Не ссыте против ветра, дорогие товарищи.

В тогдашней нашей жизни был знобящий сюжет. Мы устроили свой двадцатый съезд, потому что верили: демократия расширяется. Мы верили в справедливость Москвы. И вот мы летим наискось через страну. Я – в «Комсомолку», Карп – в «Известия». С аэродрома на такси – на улицу Правды, в дом «Правды». Узкий коридор «Комсомолки», запах пыльного ковролина. В кабинете бородатый толстяк в сером свитере мрачный, как лесной выворотень. Строгает на газетку деревянную чурку сапожным ножом.

– Из Кёнигсберга?

– А как догадались?

– По глупому выражению лица.

– Нет, в самом деле?

– Ну вы даете.

– А про замок известно?

Выворотень смотрел с насмешливым любопытством.

– Подожди, сейчас Васька придет.

Пришел Васька, в полосатом мятом пиджаке, хитрое калмыцкое лицо, мощная загорелая лысина. Воронежский мужик явился в Москву русскую природу спасать. Три Васькины книги – высший пилотаж. Будто новый Глеб Успенский народился.

Молчит, постукивает широкими пальцами по лакированной столешнице.

– А может, ему в «Советскую Россию»? – сказал Выворотень.

– Да не удержим мы, пойми. Кукарекнем, а не рассветет. Они партия. Да что мы в самом-то деле! Они вон русским храмам все маковки посшибали, а тут какой-то тевтонский замок.

Кабинет пошатнулся от могучей Васькиной матерщины.

Я вернулся ни с чем. Карп – с надеждой.

– Был у Симонова. Дал записку к Почивалину, в «Известия». Хороший мужик Симонов, жаль, что бездарный.

Очерк в защиту замка был написан, набран и рассыпан по звонку из ЦК.

Мне снился странный сон. Цветной. Зеленая горячая струя медленно течет промежду лопаток. Упираюсь носом в плечо, принюхиваюсь, просыпаюсь от отвратительного запаха лесных клопов.

Зеленые танки ползли по королевской горе. У башни тринадцатого века зеленые чернопогонники возились с пожарной выдвижной лестницей. Черный солдат втащил на верхотуру стальной трос. Одному не в подъем. Они выдвигают еще лестницу и еще. Три чернопогонника пытаются накинуть на башню стальную петлю. Они почему-то решили поначалу повалить башню, прежде чем взорвать.

* * *

Нас с Карпом нежданно вызвали на бюро обкома. Все обкомовские были в яловых сапогах и говорили тоном, не терпящим возражений…

– В своем новогоднем репортаже вы называете немецкого поэта Фридриха Шиллера почетным гражданином Калининграда. Грубая политическая ошибка.

– Фридрих Шиллер, – прохрипел я, – ненавидел милитаризм. Он написал: «Обнимитесь, миллионы, поцелуй Вселенной всей».

– Кстати о Вселенной. Разве вам неизвестно, что почетным гражданином Калининграда является наш земляк Алексей Леонов, космонавт, впервые вышедший в открытый космос?

– Но разве у города не может быть двух почетных граждан: Фридрих Шиллер и Алексей Леонов?

– Бюро снимает вас с работы по причине политической незрелости.

– Но все мои статьи вывешивались на доску лучших.

– Грубая политическая ошибка.

Я повернулся и поплыл к выходу. Вдоль стен сидели комсомольские секретари. Их лица сливались в одно, насмешливо-любопытное. Из полутемного обкомовского предбанника на свет выплыл Карп. Под истерзанной Карповой бороденкой на белой сорочке трепетала черная шелковая бабочка. Карпу влепили строгача.

Мы были тогда очень молоды, а молодых волнуют пустяки. Нужно было отряхнуть с себя этих комсомольцев, уйти на дно и оглядеться. Нужно было уйти в кочегары и попробовать золотое слово на зуб. Нужно было рассмеяться и пойти в ссылку, как Бродский, поселиться в хижине, как Торо. А впрочем, тогда мы их стряхнули. На миг. Чтобы позволить другим обсесть себя.

Восемь из одиннадцати сотрудников газеты в знак протеста подали заявления об уходе. Явился инструктор обкома партии, белесый человек со стальными зубами, по фамилии Соскин. С двумя «поплавками»: Военно-политической академии и пединститута. Его серый однобортный пиджак был как осеннее унылое поле. Вызывал по очереди, угрожал:

– Советую забрать заявление. Вы, конечно, понимаете, что не найдете работу даже в районной газете.