Читать книгу "Правила Дома сидра - Джон Ирвинг"

Вести себя, как подобает королю или принцу, можно и здесь, в Сент-Облаке. Наверное, в этом и заключался смысл вечернего благословения.

Гомер Бур, воображая себя принцем, благоговейно взирал на своего короля, стараясь не упустить ни слова, ни движения. Да вдруг вспоминал невзначай холодную, влажную мертвенность того эмбриона, который все не выходил у него из головы.

— Он холодный, потому что мертвый? — спросил он однажды д-ра Кедра.

— Да, — ответил д-р Кедр. — В каком-то смысле он никогда не был живой.

— Не был живой, — как эхо повторил Гомер.

— Есть женщины, которые просто не могут прервать беременность, — сказал д-р Кедр. — Такая женщина чувствует в себе живого ребенка с первой секунды зачатия и уверена, что он должен родиться, хоть он ей не нужен, ей его не вырастить. Тогда она едет сюда, родит и оставляет ребенка нам. А мы ищем ему семью.

— Так получается сирота, — сказал Гомер. — И кто-то должен усыновить его.

— Обычно мы находим семью.

— Обычно, — кивнул Гомер. — По большей части.

— Рано или поздно, — уточнил д-р Кедр.

— А иногда, — сказал Гомер Бур, — женщина не хочет родить ребенка. И не родит.

— Иногда она с самого начала понимает, что ребенок ей ни к чему.

— И ребенок с первой секунды сирота?

— Можно сказать и так.

— И она убивает его, — продолжал Гомер.

— Если хочешь. Но можно и по-другому сказать: избавляется от него, пока он еще не стал ребенком. Прерывает беременность. В первые три или четыре месяца эмбрион, или плод (не ребенок!), еще не имеет собственной жизни. Он живет за счет матери. Он еще не развился.

— Не совсем развился, — поправил Гомер д-ра Кедра.

— Не может самостоятельно двигаться. — У него еще нет настоящего носа, — вспомнил Гомер. У того эмбриона было две дырочки, как на пятачке поросенка.

— Если женщина сильная и знает, что никто на свете не будет любить ее ребенка, она приходит сюда, и я помогаю ей.

— А как эта помощь называется? — спросил Гомер.

— Аборт, — ответил д-р Кедр.

— Точно, — опять кивнул Гомер. — Аборт.

— А в руке ты тогда держал абортированный плод. Трехмесячный эмбрион.

— Трехмесячный эмбрион, — повторил Гомер.

У него была несносная привычка повторять окончания фраз, как будто он тренировался произносить слова перед чтением «Давида Копперфильда».

— Вот почему, — продолжал терпеливо объяснять д-р Кедр, — некоторые женщины не похожи на беременных. Эмбрион, то есть плод, еще так мал, что ничего не заметно.

— Но они все беременные? — спросил Гомер. — Значит, эти все женщины или родят сироту, или убивают его?

— Да, — ответил д-р Кедр. — Я просто врач. Делаю то, что они хотят, помогаю родить сироту или делаю аборт.

— Сироту или аборт, — повторил Гомер.

* * *

— У вас, Уилбур, появилась еще одна тень, — пошутила сестра Эдна.

— Доктор Кедр, — сказала сестра Анджела, — вы обрели эхо, другими словами, попугая.

— Господь Бог, или что там есть, — ответил им д-р Кедр, — простит меня, что я сотворил себе ученика. Тринадцатилетнего ученика.

К пятнадцати годам Гомер так хорошо читал вслух, что старшие девочки обратились с просьбой к д-ру Кедру, пусть Гомер и им почитает Диккенса.

— Только старшим девочкам? — спросил Гомер.

— Конечно, нет, — ответил Кедр. — Если уж читать, то всем.

— Точно, — согласился Гомер. — А кому первым — мальчикам или девочкам?

— Девочкам. Девочки ложатся спать раньше мальчиков.

— Да? — спросил Гомер.

— Да. Во всяком случае у нас.

— Начинать с того места, где я остановился у мальчиков? Он перечитывал «Давида Копперфильда» уже четвертый раз (вслух третий) и дошел до шестнадцатой главы: «Новенький во всех смыслах».

Но д-р Кедр решил, что девочкам-сиротам лучше слушать про девочек, ведь мальчикам он выбрал книгу про сироту Давида. И дал Гомеру роман Бронте «Джейн Эйр».

Гомер сразу заметил, что девочки более благодарные слушатели, в худшую сторону их отличало одно — когда Гомер появлялся в спальне или уходил, они хихикали. Зато с каким наслаждением они слушали, ведь «Джейн Эйр» не столь интересная книжка, как «Давид Копперфильд». И пишет Шарлотта Бронте хуже, чем Чарльз Диккенс. Да и Джейн просто пискля, а девочки просили в конце прочитать еще хотя бы страничку. Но неумолимый Гомер отчитает двадцать минут, скорее вон из спальни и бегом в отделение мальчиков. Ночной воздух снаружи часто пах опилками, которых давно не было и в помине. Только тьма хранила еще след канувшего в Лету Сент-Облака, запахи лесопильни и даже тяжелую вонь сигар рабочих-пильщиков.

— Ночью иногда вдруг дохнет древесиной и сигарным дымом, — говорил Гомер д-ру Кедру. И у того всплывало воспоминание, от которого мороз подирал по коже.

В отделении девочек пахло не так, как у мальчиков, хотя в остальном было все то же — наружные трубы, больничный цвет стен, тот же распорядок дня. Пахло приятнее, но дух был гуще; лучше это или нет, Гомер не мог решить.

На ночь девочки и мальчики одевались одинаково — майки и трусы. Когда Гомер приходил к девочкам, они были уже в постелях, по пояс укрыты одеялами, одни лежали, другие сидели. У нескольких наметились груди, и они прикрывали их скрещенными руками; все, кроме одной, самой старшей и физически развитой. Она была старше и крупнее Гомера. Это она пересекала финишную прямую, приподняв его на бедро, в знаменитых гонках на трех ногах. Звали ее Мелони (по замыслу — Мелоди); это ее груди коснулся однажды Гомер, а она ущипнула его пенис.

Мелони слушала его, сидя на заправленной кровати в позе индейца, ночные трусы тесноваты, кулаки упираются в бедра, локти растопырены наподобие крыльев, полные груди выставлены вперед, над резинкой трусов — складка голого живота. Каждый вечер заведующая отделением миссис Гроган говорила ей:

— Ты простудишься, Мелони.

— Нет, — коротко отвечала та.

Миссис Гроган только вздыхала. Она старалась внушить девочкам — на этом зижделся ее авторитет, — что, вредя себе и другим, они причиняют боль ей, их воспитательнице.

— Вы делаете мне больно, — говорила она, глядя, как девочки дерутся, таскают друг друга за волосы, вцепляются в глаза, бьют кулаками по лицу. — Очень, очень больно.

На девочек этот воспитательный прием действовал. Но не на Мелони. Миссис Гроган любила ее больше всех, но завоевать ее расположение была бессильна.

— Если ты заболеешь, Мелони, мне будет больно. Оденься, пожалуйста, — плачущим голосом просила миссис Гроган (за что и получила прозвище Плакса). — Ты совсем раздета. Мне очень, очень больно смотреть на тебя.