Читать книгу "Лечение от любви и другие психотерапевтические новеллы - Ирвин Д. Ялом"

Несколько дней я проклинал себя и сожалел о Тельме. Вначале меня беспокоила мысль о ее возможном самоубийстве, но в конце концов я успокоил себя тем, что ее гнев слишком явно направлен вовне, и вряд ли она повернет его против себя.

Чтобы справиться с самообвинением, я попытался убедить себя, что применял верную терапевтическую стратегию: Тельма действительно находилась в крайне тяжелом состоянии, когда обратилась ко мне, и было совершенно необходимо сделать что-то. Хотя она и теперь не в лучшей форме, вряд ли ее состояние хуже, чем вначале. Кто знает, может быть, ей даже лучше, может быть, мне удалось разрушить ее иллюзии, и ей необходимо побыть в одиночестве, чтобы залечить свои раны до того, как продолжать какую-либо терапию? Я пытался применять более консервативный подход в течение четырех месяцев и был вынужден прибегнуть к радикальному вмешательству только тогда, когда стало очевидно, что другого выхода нет.

Но все это был самообман. Я знал, что у меня есть причина чувствовать себя виноватым. Я опять стал жертвой самонадеянной уверенности, что могу вылечить любого. Сбитый с толку своей гордыней и любопытством, я с самого начала упустил из виду двадцатилетнее подтверждение того, что Тельма – не лучший кандидат для психотерапии, и подверг ее болезненной процедуре, которая, если рассуждать здраво, имела мало шансов на успех. Я разрушил защиты, а взамен ничего не построил.

Возможно, Тельма была права, защищаясь от меня. Возможно, она была права, когда говорила, что «еще одна доза лекарства убьет пациента». В общем, я заслужил обвинения Тельмы и Гарри. К тому же, я подставил себя под удар и в профессиональном плане. Описывая этот случай на учебном семинаре пару недель назад, я вызвал большой интерес. Теперь я дрожал, представляя себе вопросы коллег и студентов на ближайшем семинаре: «Расскажите дальше. Как развивались события?»

Как я и подозревал, Тельма не явилась в назначенный час через три недели. Я позвонил ей, и у нас состоялся короткий, но примечательный разговор. Хотя она была непреклонна в своем решении навсегда оставить роль пациентки, я ощутил в ее голосе гораздо меньше враждебности. Она не просто против терапии, поделилась Тельма, просто терапия ей больше не нужна: она чувствует себя намного лучше, безусловно, гораздо лучше, чем три недели назад! Вчерашняя встреча с Мэтью, – неожиданно произнесла она, – необычайно помогла ей.

– Что? С Мэтью? Как это произошло? – воскликнул я.

– О, мы с ним прекрасно поболтали в кафе. Мы договорились встречаться и беседовать друг с другом примерно раз в месяц.

Я сгорал от любопытства и стал ее расспрашивать. Во-первых, она ответила заносчиво: «Я же все время твердила Вам, что это единственное, что мне требуется». Во-вторых, она просто дала мне понять, что я больше не вправе интересоваться ее личной жизнью. В конце концов я понял, что из нее больше ничего не вытянуть, и попрощался. Я произнес обычные ритуальные фразы о том, что если она когда-нибудь передумает, то я к ее услугам. Но, очевидно, у нее больше никогда не возникало желания лечиться, и я больше никогда о ней не слышал.

Шесть месяцев спустя группа исследователей побеседовала с Тельмой и провела повторное тестирование. Когда окончательный отчет был готов, я заглянул в описание случая Тельмы Хилтон.

Там коротко говорилось о том, что Т.Х., 70-летняя замужняя женщина южного происхождения, в результате пятимесячного курса терапии с периодичностью один раз в неделю существенно улучшила свое состояние. Фактически из двадцати восьми пожилых испытуемых, занятых в исследовании, она достигла наилучшего результата.

Ее депрессия существенно снизилась. Суицидальные наклонности, чрезвычайно сильные вначале, уменьшились настолько, что ее можно исключить из группы риска. Наблюдается улучшение самооценки и соответствующее снижение нескольких других показателей: тревожности, ипохондрии, психопатии и навязчивости.

Исследовательской группе не удалось точно установить, какого рода терапия дала столь впечатляющие результаты, потому что пациентка по непонятным причинам отказалась сообщить что-либо о подробностях терапии. Очевидно, терапевт с успехом использовал прагматический подход и симптоматическое лечение, направленное на облегчение текущего состояния, а не на глубокие личностные изменения.

Кроме того, был эффективно применен системный подход (к терапевтическому процессу привлекались муж пациентки и ее старый друг, с которым она долгое время не виделась).

Редкостная чепуха! Как бы то ни было, все это меня немного успокоило.

2. «ЕСЛИ БЫ НАСИЛИЕ БЫЛО РАЗРЕШЕНО…»

– Ваш пациент – тупая скотина, я ему так и сказала на прошлой группе, именно этими словами, – Сара, молодой психиатр-стажер, сделала паузу и свирепо посмотрела на меня, ожидая критики.

Очевидно, произошло нечто необычное. Не каждый день ко мне в кабинет является практикантка и сообщает без тени смущения – в самом деле, она выглядела гордой и вызывающей, – что оскорбила одного из моих пациентов. Тем более пациента с прогрессирующим раком.

– Сара, не могли бы Вы сесть и рассказать мне об этом? У меня есть несколько минут до прихода следующего пациента. Стараясь сохранять самообладание, Сара начала:

– Карлос – самый низкий и грязный человек, какого я когда-либо встречала!

– Но Вы ведь знаете, что моим любимцем он тоже не является. Я предупреждал Вас об этом, когда направлял его к Вам. – Я занимался индивидуальным лечением Карлоса около шести месяцев и несколько недель назад направил его к Саре в ее терапевтическую группу. – Но продолжайте. Простите, что перебил.

– Ну, понимаете, он совершенно невыносим – обнюхивает женщин, как будто он кобель, а они – течные суки, и игнорирует все остальное, что происходит в группе. Вчера вечером Марта, очень хрупкая молодая женщина в пограничном состоянии, которая почти все время молчит, начала рассказывать о том, как ее в прошлом году изнасиловали. Я не думаю, что она раньше делилась этим с кем-либо, во всяком случае – не с группой. Она была так испугана, так горько рыдала, так страдала, рассказывая об этом, – все это было невероятно тяжело. Все старались помочь ей говорить, и уж не знаю, правильно или нет, но я решила, что Марте поможет, если я расскажу, что меня тоже изнасиловали три года назад…

– Я не знал этого, Сара.

– И никто не знал!

Сара остановилась и вытерла глаза. Я видел, что ей трудно говорить мне об этом, но не знал, что ранило ее больше всего: рассказ об изнасиловании или о том, как она опрометчиво открылась перед группой. (То, что я был ее инструктором по групповой терапии, должно было еще больше все усложнять.) Или ее больше всего мучило то, что она только собиралась мне рассказать? Я решил сохранять нейтральность.

– А потом?

– Ну, а потом в игру вступил Ваш Карлос.

«Мой Карлос? Что за нелепость!» – подумал я. Как будто он мой ребенок и я несу за него ответственность. (Однако это правда, что я уговорил Сару включить его в группу: она была против того, чтобы принимать ракового больного. Но правда также и то, что ее группа уменьшилась до пяти человек, и ей нужны были новые пациенты.) Я никогда не видел Сару столь непоследовательной и столь вызывающей. Я боялся, что потом ей будет неловко, и не хотел усугублять этого своей критикой.