Читать книгу "По ту сторону кожи - Михаил Бутов"

– Подписывайте! – сказал следователь.

– Ручку дайте.

– Может, вы все-таки посмотрите сначала?

– Я видел.

– Посмотрите еще раз! Я вам прочел, вы должны убедиться.

– В чем?

– Что все записано верно, в чем!

Я подчинился. И в последний раз увидел то, что от тебя осталось (джойбои из морга сваяют потом нечто настолько непохожее, что я едва не крикнул, когда пустили в зал: перепутали!). К телу уже прикасались, осматривали, описывали – и те, кто делал это, приняли на себя все, что оно излучало. Остался предмет, форма, ничего общего с тем сгустком зла и угрозы, в соседстве с которым два часа назад я не в состоянии был справиться с ужасом. Я посмотрел мельком, увидел что-то коричневое под тобой и поспешил отвернуться. Решил: дерьмо – ведь это сопутствует смерти. Позднее узнал, что ошибся – там лежал пласт старого цемента из-под оторванной мыльницы.

– Давайте, – сказал я. – Все верно.

– Спускайтесь вниз, – сказал лейтенант. – И подождите там, у машины, сейчас поедем.

– Тут мои вещи, – сказал я. – Мне бы хоть печатную машинку забрать.

– Это только с родственниками. Мы квартиру опечатываем сейчас – и все.

Если когда-либо мне придется обдумывать убийство, я выберу именно маскировку под суицид. (Уже и сейчас борюсь со странно навязчивым искушением превратить все это в бойкую вещицу, где к концу становилось бы ясно, что описываемая смерть – дело рук автора-протагониста. Сначала, скажем, хлороформ или инъекция обманом – главное, чтобы сердце продолжало работать, выкачивало кровь. Дальше – резать так, чтобы не осталось следа от укола. И отлично бы раскрутилось…) Дело даже не в сумке, которой, как я и рассчитывал, никто не заинтересовался, – значит, вынести, в принципе, можно было что угодно прямо у них на глазах. Грош цена была вообще всей их подозрительности: они не заметили ничего из того, на что действительно стоило обратить внимание. Тапки, например. Тапки-то твои аккуратно стояли в прихожей, а должны бы – либо в ванной, либо у кровати. Тоже, кстати, загадка. Нет, это не к тому, что тебя и впрямь убили. Но и восстановить, что происходило в действительности, – не так просто.

Стоило выйти на улицу, как колотун отпустил, сменился безразличием. Я пинал куски почерневшего льда, пока Трубецкой что-то обсуждал с врачом. Радио работало в милицейском «козле» – «Европа плюс». Шофер спал, положив голову на грудь.

– Сраная жизнь, – сказал Трубецкой и ткнул кулаком в стену, – сраная…

– Как ты думаешь, долго мы там просидим? – спросил я.

– В отделении?

– Угу.

– Да вряд ли. Они вроде успокоились уже.

– Я к тебе поеду.

– Естественно.

Я не заметил там, в квартире, как исчез сержант. И вдруг он окликнул меня из остановившейся на углу машины.

– Ну что там у вас, скоро?

Я даже не удивился такому объединению. Я себя вполне уже чувствовал с ними единой бригадой. В руках у него был твой паспорт.

– Мы проверили – там нет таких.

– Как – нет?

– Другая семья живет, давно уже.

– Но они вроде бы никуда не переезжали.

– Не знаю. Там о таких вообще не слышали.

– А выяснить, куда переехали? Через исполком можно, наверное?

– Ну не сейчас же. Утром займутся.

Они спускались по одному. Главный – последним. Врачу он сказал:

– Ну вы-то, собственно, можете быть свободны.

И пожал плечами, когда тот спросил, нельзя ли ему с нами.

– Как хотите.

Всех втиснули в один газик, и мне досталось запасное колесо. Прижимая к себе сумку, я смотрел, когда свет фонарей попадал внутрь, как полы пальто собирают грязь с протектора. Но двинуться некуда было, да и не хотелось.

Отделение оказалось совсем рядом – за гастрономом. Нас оставили в комнате, вместившей только длинный стол да две узкие скамейки без спинок вдоль стен, выкрашенных в буро-желтое. Мне на голову сразу ложится свинцовая подушка, стоит оказаться в таких – колера школьных коридоров моего детства. Кто-то сказал за дверью: «Обыскать их надо было хотя бы». Кто-то ответил: «Не тот случай». Мне бы хотелось говорить, но каждая фраза иссякала, не дойдя до середины. Дождались в конце концов опять лейтенанта и опять протоколов, только эти уже должны были заполнять сами. Помню, что все это даже не злило – все равно, я мог бы написать и пять. Полагалось добавить снизу: «Записано собственноручно». И подпись, естественно.

Повестки всучили уже на выходе – нам с Трубецким, на завтра, на девять утра. Тоже под роспись. Дежурный только хмыкнул в своей будке, когда я напомнил про обещание подвезти.

Машину поймали сразу, но этот соглашался почему-то только на Рождественский бульвар.

– Поехали, – сказал Трубецкой. – Там рукой подать.

Я смотрел на утекавшую назад Стромынку – улицу, затверженную за год крепче алфавита, с ощущением человека, которого знакомый автобус вдруг повез неведомым маршрутом. Будто катил по Нью-Йорку: все незнакомое и совершенно чужое. Мы вылезли на углу бульвара и Сретенки.

– Ну что, – сказал Трубецкой, – на кольцо выйдем? Там машин больше.

Я отстал от них: тащил сумку, тяжелеющую с каждым метром. Хотелось лечь, сейчас, здесь, на середине улицы. Врач вещал что-то и потирал руки. Они забыли обо мне.

– Вот и все, – сказал я вслух. – Сука!

И то, что на мгновение открылось там, в квартире, как только я переступил порог, вернулось, но уже по-другому – ровной уверенностью: ничего нет. Нет ничего даже против меня. Я был один, кроме – только пустое пространство, которое обречен преодолевать. Улица искривлялась кверху, заворачивалась, смыкалась и стала туннелем; рыжие фонари – как лампы за окном метро. Мне – по нему, и конца не будет.

– Ну как ты? – спросил Трубецкой.

Я огляделся. «Колхозная». Церковка, перекресток.

Милицейский «москвич» катил вдоль тротуара со скоростью пешехода. Поравнявшись с нами, притормозил, и совсем молоденький улыбающийся милиционерчик распахнул дверь.

– Чего стоите? – спросил он.

– Ничего, – сказал Трубецкой. – Машину ловим.

– Не сажают?

– Не было пока.

– А далеко ехать?

– «Белорусская».

Ему явно хотелось поболтать.

– Откуда в такой час-то?

Я шагнул вперед и взялся за дверцу.

– Из милиции, – сказал я. – Давайте-ка, отвезите нас, а то ваши отказались. Мертвого нашли. Самоубийцу.

Милиционерчик почесал темя.

– М-да… Наши, говоришь? Какое отделение?