Читать книгу "Повесть о двух головах, или Провинциальные записки - Михаил Бару"

* * *

В самом начале февраля, когда не только уборка урожая давно кончилась, но даже и банок с солеными огурцами, помидорами и смородиновым компотом остается всего на две или на три зимы, а рассадой еще заниматься рано, женского дачника начинает душить тоска. Мужской дачник в это же самое время полон энергии – он вытаскивает из ватных штанов зацепившиеся за них рыболовные крючки, подсекает, вываживает, спорит до хрипоты с мотылем и, если у него не отобрать вовремя бур, забуривается так, что женский дачник… тоскует ужасно, потому как руки его тянутся к семенам, к земле, а до нее еще полметра, а то и метр снега. Женский дачник смотрит на свои руки, белые и размякшие за зиму от увлажняющего крема, на свои розовые полированные ногти без черной каймы под ними, и ему хочется расцарапать муж… Ну не лук же зеленый, в самом деле, сажать в длинных поддонах на подоконниках! Это уж и вовсе ни в какие грядки не лезет. Да и не помогает, если честно. Тут гомеопатией не обойдешься. Нужны сильные средства. Сильные средства – это семена огурцов и десяток сырых куриных[12]яиц. У яиц удаляют верхушку[13], выливают содержимое и фаршируют скорлупу землей. С противоположной стороны иголкой делают крошечное отверстие… Нет, дачник не Когцей Бессмертный. Его сила не в иголке, спрятанной в яйце, а в огуречном семени, посеянном в эту землю. Семена, окруженные со всех сторон землей, вместе с землей, окруженной со всех сторон яичной скорлупой, накрывают пленкой и… отпускает сразу после того, как в первый раз закапать воду в яйца пипеткой для глазных капель. Теперь можно совершенно спокойно не спать ночами и прислушиваться к тому, как рождается из яйца семядоля, как из нее появляется нежный, точно давным-давно утраченное чувство к мужскому дачнику, первый зеленый лист, за ним второй… и тут уже осторожно обмять скорлупу и высадить растение в обычный цветочный горшок[14]. К маю можно будет собрать первый урожай огурцов и подать к обеду мужскому дачнику, который их бесчувственно съест, не отрываясь от футбола по телевизору. Впрочем, к тому времени про эти огурцы никто и не вспомнит.

Все вытеснят хлопоты с рассадой, покупка за несусветные деньги элитного куриного навоза пятилетней выдержки, прополка неизвестно откуда взявшихся первых сорняков, ругань с мужским дачником, который вместо того чтобы набрать в бак воду для полива, набрался…

Кологрив

В Макарьеве, в краеведческом музее, я спросил у экскурсовода:

– Как дорога на Кологрив? Неужто такая же истерзанная, как от Костромы до Макарьева?

– Гораздо хуже, – ответила она. И, чуть помолчав, добавила: – Хуже не бывает.

Признаться, я не поверил. Зря. Экскурсовод мой не только не обманул, но даже и приуменьшил масштаб стихийного бедствия. Полторы сотни километров от Макарьева до Кологрива ехали мы без малого пять часов со средней скоростью чуть более трех десятков километров в час. Даже огромные фуры старались объехать дорогу по мягкой обочине и, случалось, сползали в заболоченные кюветы. Напоминали они при этом убитых динозавров наоборот – огромная туша уже валяется в кювете без признаков жизни, а кабина-голова еще вращает колесами и пытается выкарабкаться[15].

Он был там проездом по пути из Вятки в Вологду.

По обеим сторонам дороги тянулись деревни с серыми и черными, часто полуразвалившимися домами и крошечными банями. Никто не ходил по деревенским улицам, не кричал, не мычал, не лаял. Никто не предлагал на продажу молоко, старую картошку для посадки, банки с деревенскими соленьями и вареньями, а если бы и предлагал, то купить было бы некому. Дачники и туристы по этой дороге ездят редко. Голосовавшая у дороги местная жительница, которую мы подвезли до райцентра Мантурово, сказала, что и земля, и дома здесь дешевые. Множество домов и вовсе пустует – жить некому. В их деревне остались одни старухи и они с мужем. Им ехать некуда – они бежали в эту глушь из Ташкента. Завели скотину, стали предлагать свое молоко в деревне, но… старушки предпочитают покупать молоко в картонных пакетах, которые привозит к ним в деревню автолавка.

– Блины покупают замороженные! Понимаете?! В голове это у нас не укладывается, – изумленно говорила она и при этом почему-то крутила пальцем у виска.

По ее словам выходило, что на деньги, которые просят за обычную двухкомнатную московскую квартиру, можно в этих краях деревеньку прикупить. И даже не самую плохую. С крестьянами… то есть с оставшимися старухами, тоже, если с умом подойти, договориться можно. Барщину, конечно, старухам не потянуть, но необременительный оброк в виде какого-нибудь малинового варенья, соленых огурцов, сушеных белых грибов, вязаных носков… Ты им за это разноцветных таблеток от головы, живота, склероза, мазей от ревматизма, от расширения вен и болей в суставах, зубов вставных… Одну из старух взял бы в ключницы – учитывать все эти многочисленные припасы. Ключница завела бы большую амбарную книгу и, надев очки и послюнявив на всякий случай кончик гелевой авторучки, крупными буквами вписывала бы в графу «Огурцы» или «Варенье» новые поступления. «Батюшка барин», – шамкала бы она…

Тут наша машина подскочила на какой-то особенно большой дорожной кочке, меня крепко тряхнуло, и я проснулся – мы подъезжали к Кологриву.

Зачем люди едут в Кологрив… Лет четыреста или больше тому назад в эти места ехали татары и черемисы – все пожечь, разграбить, полонить и быстро ускакать обратно. Потом ехали лесоторговцы, чиновники, фельдъегеря, ревизоры, курьеры – тридцать пять тысяч одних курьеров. Никак не меньше этого числа, потому что в восемнадцатом веке, в царствование Петра Второго, кологривский воевода, капитан Иван Рогозин, самовольно перенес город на несколько десятков верст выше по течению Унжи. Еще и на другой берег. Тогда было переносить города легко – построил на новом месте канцелярию, винный погреб, питейный дом, тюрьму, соляной амбар, несколько домов для солдат – вот и весь перенос. Воевода действовал из лучших побуждений – новое место было удобнее со всех сторон. Тут тебе и заливные луга, и близость к Новому Вятскому тракту. Правительствующий Сенат, однако, повелел воеводе немедля вернуть город туда, откуда он был взят. Это что же за мода такая – переносить города без разрешения начальства? Какой пример из такого самоуправства может произойти? Ежели капитан переносит город, то что перенесет полковник, не говоря о генерале? Губернию?! Иван Рогозин же на получаемые им предписания отвечал уклончиво и обратно город не переносил. Началась русская служебная переписка – бессмысленная и беспощадная. В кибитках и верхом скакали в Кологрив и обратно курьеры с приказами и ревизоры с проверками. Вязли в осенней и весенней грязи лошади, рвались постромки, опрокидывались кибитки, ревизоры, ударившись в грязь лицом, били ямщиков кулаком в ухо, ямщики пели свои заунывные песни, кричали: «Эй, залетные!» – и просили на водку. Скрипели перья, писались бесчисленные приказы и отношения. Папки с перепиской пухли так, что не хватало длины тесемок для их завязывания. Президенты сенатских коллегий топали ногами и кричали на канцелярских, канцелярские, в свою очередь, кричали и топали ногами на коллежских регистраторов, а уж те без предисловий лезли кулаком в ухо подьячим, написавшим в приказе «Ваше благородие» вместо «Ваше высокоблагородие». Подьячие вздыхали, пили водку и переписывали приказы с теми же ошибками.