Читать книгу "Александр. Божественное пламя - Мэри Рено"

Заключенный царем в темницу, бог вышел на свободу с огнем и землетрясением. Сценические эффекты, устроенные афинскими мастерами, привели мальчика в восторг.

Пенфей, презирающий чудеса, ослепленный гордыней себе на погибель, по-прежнему отвергал божество. Когда он истощил терпение Диониса, тот страшным волшебством похитил у него разум. Он видел два солнца на небе, воображал, что может двигать горы; богу-насмешнику позволил переодеть себя в женское платье, чтобы подглядывать за менадами. Мальчик смеялся вместе со всеми, но в смехе ощущалось напряжение, предчувствие близящегося ужаса.

Царь покинул сцену, чтобы умереть; пел хор; потом появился вестник с новостями. Пенфей залез на дерево, чтобы следить оттуда за вакханками, те увидели его и в своей божественной одержимости, удесятерившей их силы, вырвали дерево с корнем. Безумная мать царя, видя в нем дикое животное, позволила менадам разорвать его на куски. Это убийство произошло за сценой, и, как сказал Феникс, не было нужды смотреть на него. Достаточно было слов.

Вестник крикнул, что идет с трофеем Агава. Менады пронеслись через парод[12]в окровавленных одеждах. Царица Агава несла голову, насадив ее на копье, как делают охотники. Голова была сооружена из чем-то набитых маски, парика Пенфея и красных лохмотьев, свисавших вниз. На царице была устрашающая маска сумасшедшей, с мучительно сморщенным лбом, глубокими, широко раскрытыми глазами и яростно искаженным ртом. При первых же звуках ее голоса Александр застыл, словно тоже увидел два солнца на небе. Он сидел не слишком высоко над сценой, его слух и зрение были острыми. Парик на маске был великолепен, но в его струящихся локонах пробивались настоящие волосы — темно-рыжие, отчетливо видные. Руки царицы были обнажены. Он узнал их, узнал даже браслеты.

Актеры, разыгрывая потрясение и ужас, отступили назад, освобождая ей сцену. Зрители загудели. Впервые, после бесполых мальчиков, перед ними предстала настоящая женщина. Кто?.. Что?.. Александру казалось, что он долгие часы пробыл один на один со своим знанием, прежде чем на вопросы появились ответы и по рядам побежал слух. Он распространялся, как пламя в подлеске; остроглазые просвещали тех, кто видел неважно; женщины переговаривались высокими тонкими голосами и негодующе шипели; глубокий, как шум отлива, ропот несся из верхних рядов; внизу царило гробовое молчание.

Александр сидел так, словно копье пронзило его собственную голову. Его мать откинула волосы и жестом указала на кровоточащий трофей. Она вросла в свою ужасную маску, маска стала ее лицом. Мальчик ломал ногти, стискивая край каменного сиденья.

Музыкант дунул в свою флейту. Царица пела:

Вы, жители твердынь фиванских славных,

Придите и любуйтесь!

Вот — трофей!

Мы, дщери Кадма, изловили зверя…[13]

Двумя рядами ниже мальчик видел спину отца, повернувшегося к сидевшему рядом гостю. Лицо было скрыто от его глаз.

Проклятие в гробнице, кровь черной собаки, пронзенная шипом куколка, страшные таинства. Сейчас он видел, как мать заклинает Гекату при свете дня. Жертвенная голова на копье царицы была головой ее сына.

Голоса вокруг исторгли его из этого кошмара, чтобы пробудить к новому. Ропот усиливался, как гудение потревоженных над падалью мух, почти перекрывая произносимые актерами стихи.

Обсуждали ее, отнюдь не царицу Агаву в пьесе. Обсуждали ее! Обсуждали южане, называвшие Македонию варварской страной, люди благородного рождения, охотники и землепашцы. Солдаты обсуждали.

Колдунья, вот как все называли ее. Богини тоже колдовали. Но это — совсем другое дело; он знал эти голоса. Так солдаты из фаланги говорят в караульной о женщине, которую половина из них имела, или о деревенской бабе, прижившей незаконного ребенка.

Феникс тоже страдал. Скорее непоколебимый в своих убеждениях и привязанностях, чем сообразительный, он сперва был ошеломлен: он не предполагал, что Олимпиада способна на подобную дикость. Без сомнения, она дала этот обет Дионису, когда голова у нее закружилась от танцев и выпитого вина на одной из мистерий. Он хотел было протянуть руку, чтобы подбодрить мальчика, но посмотрел на того и воздержался.

От ярости царица Агава перешла к отчаянию, наверху появился, заканчивая драму, безжалостный бог. Хор пел заключительные строки.

Не сбывается то, что ты верным считал,

И нежданному боги находят пути;

Таково пережитое нами.[14]

Драма закончилась, но никто не торопился, уходить. Как поступит царица? Она поклонилась культовой статуе Диониса, стоявшей в орхестре, и исчезла вместе с остальными; кто-то из статистов поднял голову Пенфея. Было ясно, что она не вернется. Из безликой массы мужчин высоко в верхних рядах разнесся долгий пронзительный свист.

Протагонист вернулся, чтобы сорвать рассеянные рукоплескания. Он был не в лучшей форме из-за каприза царицы; однако играл хорошо так, как мог.

Мальчик поднялся, не глядя на Феникса. Вздернув подбородок, глядя прямо перед собой, он шел сквозь болтающую толпу, которая не спешила расходиться. На протяжении всего пути разговоры перед ним смолкали, но недостаточно быстро. Сразу же за пропилоном он обернулся, посмотрел Фениксу в глаза и сказал:

— Она была лучше всех актеров.

— Ну конечно же. Бог вдохновлял ее. Это было ее посвящение Дионису. Подобные жертвы милы сердцу сына Зевса.

Они вышли на небольшую площадь перед театром. Женщины, сбившись в щебечущие стайки, расходились по домам, мужчины толпились на утрамбованной земле. Совсем рядом стояла стайка гетер, хорошо одетых, свободных от условностей, дорогих девушек из Эфеса и Коринфа, обслуживавших знать в Пелле. Одна из них сказала сладким тонким голоском:

— Бедняжечка! Видно, что он это прочувствовал.

Не оборачиваясь, мальчик прошел мимо.

Они почти выбрались из давки; Феникс уже начал дышать свободней и вдруг обнаружил, что Александр исчез. Где он, в самом деле? Старик увидел своего питомца в стороне, подле кучки переговаривающихся мужчин. Феникс услышал смех, побежал, но было уже слишком поздно.

Человек, произнесший последнее, самое недвусмысленное слово, не почуял ничего неладного. Но его товарищ, стоявший спиной к мальчику, ощутил, как снизу его быстро рванули за перевязь. Он оглянулся, но, ожидая увидеть взрослого, не опустил глаза и успел только оттолкнуть руку мальчика вверх. Вместо того чтобы вонзиться в живот говорившему, кинжал распорол ему бок.

Все это произошло так быстро и безмолвно, что ни один прохожий не обернулся. Все действующие лица застыли наподобие скульптурной группы: раненый, по ноге которого змейкой струилась кровь; владелец кинжала, оттолкнувший мальчика, еще не видя, кто это, и теперь тупо уставившийся на окровавленное оружие в его руке; позади мальчика, положив обе руки ему на плечи, — Феникс; сам мальчик, вглядевшийся в своего обидчика и увидевший, что это — друг. Раненый, зажимая бок, из которого сочилась теплая липкая влага, тоже смотрел на Александра — сначала с изумлением и болью, потом потрясенно, узнав.