Читать книгу "В Афганистане, в "Черном тюльпане" - Геннадий Васильев"

— Ага… Он скоро миномет за спину повесит для равновесия.

— Ну, дает Осина. Гнет крепче железа!

Богунов развел руками:

— Коллектив единодушно не одобряет. И лейтенант приказал, всем по-справедливости. На килограмм живого веса строго по норме. Вот этому амбалу две мины, как слону припарка.

Богунов развернулся к подходящему Касымову. Гигантская фигура второго ротного пулеметчика нависла над снарядными ящиками.

— Что-то мы не торопимся, Эльдарчик? Захворали что ли?

— Ага… Больной совсем. Ноги, падла, натер… — угрюмо проворчал Касымов, еще не остывший от недавней стычки над окровавленной плащ-палаткой. — Две мины не надо, сержант. Не ишак, Касымов. Давай одна мина. Две не надо… Не молодой уже.

— Что ты говоришь, — насмешливо всплеснул руками Богунов, — мы уже навоевамшись. Нас пора с оркестрами и цветами встречать. Вот вам еще один пионер с дипломатом на веревочке, как выражается наш комполка Сидорчук.

— Ты сказал, да-а… Сказал… Вообще мина брать не буду, — вдруг зло огрызнулся Касымов и как-то угрожающе осел на своих гигантских кривоватых ногах. — Не нанялся Касымов мины таскать. Мне пулемета хватит, да-а… Минометчики эти во-о-н день сидят, ночь сидят на одном месте, да-а-а… А я с этой боеприпасой бегай сюда-туда…

Касымов сжал кулаки и напрягся, бегая взбешенными глазами по насмешливому лицу своего сержанта.

— Ты кулачки свои лучше разожми, Касым-джан, расслабься, — как-то задушевно заговорил Богунов, улыбаясь и смешливо подрагивая бровью. — Я же кипящих чайников не боюсь. Покипишь, покипишь и перестанешь! — Богунов вдруг быстро наклонился к самому лицу Касымова так, что тот испуганно отпрянул назад, и прошептал тихо, чтобы не донеслось до офицеров, наблюдающих за ними издалека. — Не возьмешь мины, душара, руки переломаю… Нечем будет косячок к губам поднести.

Касымов обмяк, с досадой схватил мины и как-то обреченно отошел в сторону, размахивая злосчастными боеприпасами, не замечая их чугунной тяжести.

20

— Ну, вот, товарищ лейтенант, — сказал Шкловский немного сдавленным голосом с сухим присвистом, — видите сами, сплошные неуставные взаимоотношения. Все у вас в роте как-то несерьезно, непрочно, все висит на волоске. Еще немного, и у нас на глазах случилось бы открытое неповиновение приказу… Воинское преступление, между прочим.

Шкловский закашлялся, достал из какого-то кармашка чистый носовой платок, аккуратно промакнул влажный лоб. Платок развернулся сияющей белизной, рванулся белым флажком на ветру из рук Шкловского.

— Я вас серьезно предупреждаю, — строго отчеканил Шкловский, скомкав в руках непослушный платок. — Наводите в роте настоящий дисциплинарный порядок. Партизанской вольнице должен быть положен конец. Солдаты должны обращаться к вам и к младшим командирам строго по-уставному. А вот с этими вашими смехуечками — один шаг до беды.

Шкловский развернул платок и принялся аккуратно складывать его в маленький квадратик, словно демонстрируя, как надо наводить во всем идеальный порядок.

Шульгин наблюдал за ним с раздражением.

— Все-то вы правильно говорите, — сказал он тихо, царапая ногтями содранный скользящим ударом пули лак на прикладе автомата, — одна цитата из устава, другая из учебника, третья из газеты. А вот интересно было бы посмотреть, как бы вы сами поставили на место этого неуправляемого дембеля. Если бы сами оказались на месте сержанта Богунова. Или вы думаете Касымов — послушный пунктик из ваших идеальных параграфов. Вытянется в струнку, ручки по швам, глазки в переносицу, и пойдет строевым шагом по этим камням, ать-два-а…

Шульгин хмыкнул, непроизвольно погладил автоматный приклад, ласково и успокаивающе, как домашнюю кошку.

— Читать лекции с кафедры, сочинять инструкции — занятие нехитрое. Лекторов и инструкторов развелось много. Даже чересчур много на душу населения. Вот если бы эти лекторы примеряли к себе все сказанное. Грузить других легче, чем нести самому. Да только грузить тоже надо с умом. Чтобы хребет не сломать…

Шкловский побагровел, задохнулся, сузил пожелтевшие от злости глаза:

— Сколько нужно грузить, столько и нагрузим, товарищ лейтенант. Не ваше дело. И понесете все, как миленькие. Не сломаетесь. Даже бегом побежите. Много стали размышлять. Лекции им не нравятся! — Шкловский вскинул пухлую ручонку с вытянутым указательным пальцем. — От лекций еще никому плохо не было! Может, вам, товарищ лейтенант, не только лекции, может, вам… вообще вся наша ленинская идеология не нравится?

Шкловский поперхнулся, закашлялся, хватаясь за лямки вещевого мешка. Видимо, вещевой мешок хоть и с небольшой тяжестью мешал ему свободно дышать, душил его. Не привыкший к походной амуниции капитан Шкловский теребил лямки, пытаясь облегчить давящую на его тучную фигуру тяжесть.

— Мы перенесем этот принципиальный разговор в полк. Поговорим о советской идеологии в более подходящих условиях. Например, в кабинете политотдела или на заседании партийной комиссии, товарищ лейтенант. Выясним, какие у вас сложились частные взляды? А сейчас выделите мне сопровождающих. Я собираюсь пройти на позиции шестой роты, проверить там ход политической работы.

Он развернулся в сторону соседнего горного хребта, прищурил близорукие глаза, словно примеряя расстояние до окопов шестой роты, которая звалась в эфире «Подковой».

«Очень ты там нужен, проверяльщик», — подумал про себя Шульгин и невольно усмехнулся, представляя, как тяжко придется на склонах крутого ущелья тучному начальнику с миной за потной спиной.

Шкловский круто повернулся к Шульгину:

— Долго мне ждать ваших людей, товарищ лейтенант?..

21

Все осталось прежним в стареньком Никольском храме. Черные покрова на аналоях, черная завеса на царских вратах, покрытый ажурным покрывалом высокий крест. Только все же показалось Анне Ивановне, что стало немного светлее среди траурного убранства церкви. И лицо священника показалось Анне Ивановне приветливее.

— Открыл вам Господь правду, — сказал священник с грустной улыбкой, — вижу, знаете теперь, где служит сын.

Анна Ивановна сбивчиво рассказала о событиях последних дней, а батюшка даже не удивился.

— Все промыслительно у Господа, — сказал он спокойно. — Вы хотели знать, какой крест вам нести? И вот теперь видите свой крест. Нелегкий это крест, скажу я вам, но каждому крест дается по силам. И сыну вашему выпал нелегкий крест…

Батюшка замолчал, опустил глаза.

— Только он его пронесет с честью. Большой пример покажет всем, я в этом уверен… Хороший у вас мальчик, — батюшка накрыл рукой серебряный крест. — Пример всем покажет и душу спасет. А ведь сказано Серафимом Саровским, спаси душу свою, и вокруг тебя спасутся тысячи… Одна душа спасается, и сколько озаряется света в мире…

Анна Ивановна с облегчением улыбнулась.