Читать книгу "Сквозная линия - Людмила Улицкая"

А пьет она очень прилично, заметила Женя. Пришла, несвежая была. А пока разговор разговаривали, Люда выпила четыре бокала шампанского.

В какой-то момент Женя вышла в туалет. Здесь Женю ожидала маленькая неожиданность, служащая в туалете, «пипи-дам», тоже оказалась из России. Видимо, из тех, кто на большой сцене не прижился, а уезжать не хочется… Женя сделала свое дело и по инерции заговорила с женщиной. Оказалось именно так, как Женя и предположила: из Краснодара, работала в Германии, теперь здесь…

Женя стояла у зеркала, смотрела на себя и сама себе говорила: куда же тебя, дорогая, занесло?

В этот момент, изящно покачиваясьи слегка вращаясь около каждой дверной ручки, вошла Люда… Она была совершенно пьяна. Ринулась в кабинку, поблевала, пописала. Вышла. «Пипи-дам» ей тут же сунула в руку стакан. Люда прополоскала свой зубастый рот, прыснула в него из дезодоранта. Села на козетку. Увидела Женю – любезность вдруг сошла с лица, как косметика… Закурила, скривилась и обратилась вдруг к Жене на языке уличной девки:

– А чего ты, собственно, здесь делаешь? Кто за тебя платит? Чего тебе вообще надо?

Как это бывает с пьяными, у нее, видимо, произошел слом, и Женя отвечала ей ласково:

– Да я сценарий пишу, Людок, про русских девушек в Цюрихе. А ты здесь – главная героиня: все про тебя говорят – Люда из Москвы…

– А ты как, ручкой пишешь или на диктофон? – спросила Люда с новой интонацией.

– Ну, есть у меня диктофон… – призналась Женя, – но с тобой мне просто интересно поговорить. Так, по-человечески…

И тут Люда превратилась вдруг в совершенную фурию. Попыталась встать, но плюхнулась на козетку:

– Ах ты сука казенная, заложить всех хочешь? Дома по пятам ходили, и здесь достали… Да я тебе пасть порву… – и делает она плечиками такое движение, как фильмовый актер, который урку играет…

И тут на Женю накатил какой-то истерический хохот.

– Людок, сестричка моя! – завопила она сквозь смех. – За кого ты меня-то принимаешь? Ты что, сбрендила? Может, ты думаешь, я в своей жизни говна не кушала?

Женя обняла Люду за плечи, и та уронила голову ей на плечо и начала рыдать. Сквозь рыдания прорывался знакомый текст, но выраженный ярче, чем это делали ее менее одаренные коллеги.

– А ты за три рубля не сосала у трех вокзалов? А на хор тебя не ставили? А в подъезде ты не давала? Да, я Люда из Москвы! Королева, ебена мать! Только я не Люда и не из Москвы! Я Зоя из Тулы! И профессоров у нас в родне не было. Прислугой в профессорском доме у евреев – да, работала! Внучку их на кружок в Дом ученых водила… А у меня – шахтеры все. Папаша, отчим. И мама моя до сих пор на шахте работает. Диспетчером. И пьяница отчим, сейчас сидит, хотя, наверное, помер уже. Изнасиловал меня, когда мне одиннадцать лет было… Да, я школу с золотой медалью!… И в институт я поступила! Но как меня в «Национале» милиция загребла, так и выпиздили из института… Хорошо, не посадили, всем отделением отхарили и отпустили… Да я бы, может, сама бы профессором стала, если бы не приходилось мне с первого курса п… зарабатывать. Мне языки даются – как не фиг делать… Я ухом все ловлю, без учебника… – она высунула длинный розовый язык, покрутила высокоорганизованным орудием профессионала.

Дальше рассказ шел по полной программе: жених, смерть накануне свадьбы, злой гений…

Текли пьяные слезы, жидкие сопли… Она икала, размазывала водостойкую тушь по впалым щекам.

– Людочка, не плачь, – гладила ее Женя по плечу. – Ты все равно здесь самая удачливая. Тебе все девчонки завидуют. У тебя и бизнес, и Альдо-муж…

– Писатель ты гребаный, – еше горше заплакала она. – Ну что же ты ни хера не понимаешь, инженер человеческих душ! Ну да, женился он! Я на него пашу как папа Карло, я сегодня под тремя клиентами полежала. Четыреста франков – all included… Один был араб лет шестидесяти, двустволка и гадина. Второй немец из Баварии, жадный до умопомрачения. Я себе воды минеральной в стакан налила, а он спрашивает: кто платит за эту воду… Атретий – она захохотала – лапочка! Молодой япошка, ну совсем без хера. Но какой вежливый… А про тысячу баксов – забудь. Мечта всех здешних идиоток. Такие деньги, может, только Наоми Кемпбелл дают…

Женя выволокла Люду из туалета. Розовый Альдо посмотрел на Люду недобрым глазом – и Женя поверила всему, что Люда только что о себе рассказала…

А еще через день Женя уехала. С Мишелем у нее был заключен договор на написание сценария. Такая сучья жизнь. Такая убогая ложь. А правда – еще более убогая. Но Мишелю хотелось сказки. Городского романса. Мелодрамы для бедных. Воплощения мечты всех девочек мира – простодушных, алчных, глупеньких, добрых, жестоких, обманутых…

Женя получила тысячу баксов аванса. Ту самую сумму, которую все они мечтали получить за ночь…

Вернулась домой. Дома было все по правде, очень трудно и напряженно. Женя ходила на работу и писала сценарий. В Москве эта история выглядела все нелепей и ненужней.

А через полтора месяца позвонил Лео, сказал, что Мишель умер от передозировки героина. И случилось это на следующий день после похорон его жены Эсперансы, которая умерла в клинике от СПИДа. Лео плакал. И Женя тоже плакала. Наконец-то весь этот бред закончился, и все получило свои объяснения, в том числе и цвет глаз: голубой, когда зрачок сжимается в иголочку, и черный, когда он расширяется и занимает всю радужку – в зависимости от дозы…

РАССКАЗЫ

Второе лицо

Пирожковая тарелочка, верхняя в стопе, соскользнула и, чмокнув о спинку стула, мягко упала на ковер двумя почти равными половинками. Машура огорченно охнула. Евгений Николаевич, стоявший в дверях столовой, хмыкнул не без злорадства. Сервиз был гарднеровский, в псевдокитайском стиле, подписной, но Евгений Николаевич давно уже не жалел своего имущества, а разбитая тарелочка даже утверждала правоту его давней мысли: наследники его были в высшей степени никчемными. Даже Машура, внучка его покойной жены Эммы Григорьевны, самая симпатичная из всех, выросшая на его глазах из толстоморденького младенца в красивую девицу, была бестолкова. Прямых наследников, собственно говоря, не было – все второго, третьего порядка, седьмая вода на киселе. И все – ждали…

Стол-сороконожку Евгений Николаевич раздвинул сам, закрепил медные крючки. Женщины – и Машура, и домработница Екатерина Алексеевна, и Леночка, приехавшая из Петербурга полуродственница, часто навещавшая его после смерти Эммы, со столом справиться не умели. Эмма, из всех женщин его жизни, единственная была и с головой, и с руками. Она и стол могла раздвинуть без мужской помощи, и хрустать мыла так, как ни одна кухарка не умела… А про прием гостей, организацию любого дела – и говорить нечего. Равной ей не было…

Машура накрыла холеную столешницу простеганной фланелью, потом пленкой, а поверх положила парадную скатерть – все, как делала ее покойная бабушка. Только посуда у Эммы никогда не билась. Машура нервничала. Евгений Николаевич знал почему. Нитка жемчуга была тому причиной. Бабушкин жемчуг – на Ленкиной высокой шее…