Читать книгу "Вирикониум - Майкл Джон Харрисон"

— Здоровенная ящерица, — с угрюмым трепетом пробормотал один из подручных Грифа. — Просто здоровенная ящерица.

Кромис поймал себя на том, что зачарованно любуется плоской, тяжелой головой рептилии, ее выпяченной нижней челюстью и рудиментарным третьим глазом. Он не видел ни шипов, ни колючек, ни причудливого гребня, которыми традиционно снабжают книжных тварей — просто грубая шкура, тусклая и матовая.

— Разойдитесь, — спокойно приказал Гриф.

Мужчины повиновались, но мечи не опустили. Предоставленная самой себе, рептилия решительно подошла к огню. Наконец невероятно красивые отражения пламени заплясали в ее глазах. Так ящерица стояла несколько минут, совершенно неподвижная.

Потом моргнула. Кромис подозревал, что потребности ее вялого метаболизма, разбуженного огнем — каковы бы они ни были, — остались неосуществленными. Грузно, словно выполняя какую-то тяжкую работу, существо двинулось в обратный путь. Оно удалялось, шаркая по песку, и его голова мерно покачивалась из стороны в сторону.

Заметив, что кое-кто собрался ее преследовать, Гриф резко произнес:

— Я сказал: «нет». Оставьте ее в покое. Она никому ничего не сделала.

И сел.

— А вот нам здесь не место, — добавил он.

— Как думаешь, — спросил его Кромис, — что она здесь видела?

Два дня на Пустоши. А кажется, что гораздо дольше…

— Здесь все такое неподвижное, — сообщил Гриф, — что Время растягивается и течет до странности медленно.

— Что за дерьмовая метафизика! Ты просто умираешь со скуки. А я, думаю, уже помер… — старый Теомерис похлопал свою коротконогую кобылку по крупу. — Вот она — кара за мою грешную жизнь. Жаль, мало я ею наслаждался.

В тот день, после полудня, отряд пересек гряду низких конических груд шлака. Рыхлая поверхность цвета сланца не давала двигаться быстро. Лошади спотыкались, осторожно переставляли ноги, и трехсотфутовые груды серых камней под их копытами звенели, как колокол. То и дело случались оползни — небольшие, но доставляющие массу хлопот.

Кромис не принимал никакого участия в непрекращающейся дружеской перепалке, бесплодной, как голый сланец под копытами их лошадей. Куда больше его беспокоило странное поведение ягнятника.

Десять или пятнадцать минут назад птица изменила своей привычке и вместо того, чтобы кружить в высоте, неподвижно зависла в восьми сотнях футов над землей, точно серебряный крест, то скользя по воздуху, то взмывая в тепловых потоках, поднимающихся над шлаком. Насколько мог судить тегиус-Кромис, она выбрала какую-то точку примерно в миле отсюда, точно на пути у отряда.

— Птица что-то увидела, — сказал он Грифу, когда полностью убедился в этом. — И за чем-то наблюдает. Прикажи сделать привал и дай мне меч… Только не лом, который лошади нести не под силу. Пойду узнаю, что там такое.

Это была странная прогулка. С полчаса он пробирался по осыпающимся спиральным тропкам, сопровождаемый только эхом. Пустошь обступала его со всех сторон, словно грозя раздавить.

Мерные удары металла о металл — странные, легкие, торопливые — на миг нарушили скорбное молчание шлаковых холмов. Потом звук потонул в коротком грохоте осыпи. Позже, когда Кромис пустил лошадь вниз по склону холма, последнего в гряде, звон послышался снова. Великая Бурая пустошь лежала впереди, как прежде, и металлическая птица Целлара висела, точно знамение, в пяти сотнях футов над его головой.

А у подножья холма была привязана пара лошадей.

Упряжь пыльной грудой валялась рядом, в нескольких ярдах от коновязи стояла маленькая красная кибитка на четырех колесах — такие часто встречаются к югу от Вирикониума: бродячие ремесленники Мингулэя перевозят в них свои многочисленные семейства и убогие инструменты. Благоухающая теплым югом, она навевала мысли о нежных неряшливых кочевницах с горластыми ребятишками. Огромные колеса с толстыми ободами сияли канареечной краской, по бортам клубились немыслимые завитушки цвета электрик, округлая крыша полыхала сочным пурпуром. Кромис не мог понять, откуда доносился звон — сейчас он смолк, — но из-за кибитки поднималась тонкая, голубовато-серая струйка дыма.

Кто бы ни остановился здесь лагерем, скрыть свое присутствие от его обитателей тегиусу-Кромису не удалось. Его лошадь, перепуганная, неуклюже расставив ноги, скользила вниз по склону, как на салазках. Обломки камней, точно живые, выскакивали у нее из-под копыт. Впрочем, спуск получился достаточно быстрым — оставалось только держаться в седле и покрепче стиснуть рукоятку меча.

До подножия оставалось пять ярдов, когда инерция сыграла с Кромисом злую шутку. Задние копыта лошади заскользили быстрее передних. Она перекувырнулась, всадник вылетел из седла, неловко упал на сухой бесплодный песок и выронил меч. Тысячи пылинок, колких, как иголки, вонзились в глаза. Оглушенный и ослепленный, он попытался подняться, споткнулся… Слезы не давали что-либо разглядеть, но он смутно догадывался, что оказался в крайне невыгодном положении.

— И что раком стоим? — произнес голос — кажется, очень знакомый. — Может, поднимешь все-таки свой ковыряльник, а? Если бы по этому склону спускались десять человек, шума и возни было бы меньше.

Кромис разлепил веки.

Перед ним, сжимая в узловатых, покрытых шрамами руках боевой топор, стоял хрупкий человечек ростом не более четырех футов, с длинными белыми волосами и лукавыми блекло-серыми глазами. Его лицо трудно было назвать уродливым — скорее, оно отличалось той неправильностью, свойственной детским мордашкам. Правда, у детей редко увидишь такие зубы: два ряда бурых обломков делали его широкую ухмылку немного жутковатой. Карлик был одет в толстые кожаные штаны и безрукавку — обычный наряд металлоискателей, а его топор был больше него примерно на фут.

— А… — выдохнул Кромис. — Горбатого могила исправит, а тебя и подавно. Бунтарь-одиночка. Бродяга… Только подними свой топорик, и мой призрак-хранитель… — он указал на ягнятника, который кружил над ними, — вырвет твои несчастные гляделки. И мне будет очень трудно ему помешать.

— Значит, ты признаешь, что я взял тебя в плен? Я сделаю из тебя фарш и скормлю псам, если ты…

И с этими словами Гробец-карлик, ехидный, как все карлики, исполнил вокруг своей жертвы что-то вроде дикарской пляски, кудахча и хихикая, как попугай. Ходили слухи, что когда-то он отсек обе руки одному священнику… и коротышка палец о палец не ударил, чтобы этот слух опровергнуть.

— Знал бы, что это ты, — вздохнул тегиус-Кромис, — привел бы сюда действующую армию, и они заставили бы тебя утихомириться.

Ночь.

Покров — вернее, саван — темноты лежит на кучах шлака, чтобы мертвая земля не нарушала приличий, выставляя напоказ признаки своей смерти. Яркое белое сияние переносного горна затмевает рыжее мерцающее пламя хоровода костров, на которых готовят еду.

Его неистовый жар, точно рассвет в аду, озаряет лицо человечка с Устья реки. И без того похожее на маску, созданную сумасшедшим, он превращается в лик кровожадного демона. Молоток взлетает и падает, нанося смертоносные удары размякшей, разгоряченной стали. Карлик напевает себе под нос — все ту же «Панихиду мертвому фрахту»: