Читать книгу "Особые поручения: Пиковый валет - Борис Акунин"

Назавтра «Софико» уже учила Тарик-бея ездитьна коньках (к чему секретарь проявлял незаурядные способности). Евнух вообщеоказался податлив: когда Мими заманила его за елки и как бы случайно подставиласвои пухлые губки прямо к его коричневому носу, не шарахнулся, а послушночмокнул. Она потом рассказывала: «Знаешь, Момочка, мне его так жалко. Я его зашею обняла, а он весь дрожит, бедняжечка. Все-таки зверство так людейуродовать.» «Бодливой корове Господь рогов не выделил», – легкомысленноответил на это черствый Момус. Проведение операции было назначено на следующуюночь.

Днем все прошло как по маслу: безумновлюбленная княжна, совсем потеряв голову от страсти, пообещала своемуплатоническому обожателю, что ночью нанесет ему визит. Напирала при этом навозвышенность чувств и на союз любящих сердец в высшем смысле, без пошлости игрязи. Неизвестно, сколько из сказанного доходило до азиата, однако визиту онявно обрадовался и объяснил на ломаном французском, что ровно в полночь откроетсадовую калитку. «Только я приду с няней, – предупредила Мими. – А тознаю я вас, мужчин».

На это Тарик-бей повесил голову и горьковздохнул. Мими чуть не прослезилась от жалости.

* * *

Ночь с субботы на воскресенье выдалась лунная,звездная, в самый раз для платонического романа. У ворот загороднойгубернаторской виллы Момус отпустил извозчика и огляделся по сторонам. Впереди,за особняком, крутой спуск к Москве-реке, сзади – ели Воробьевского парка,вправо и влево темные силуэты дорогих дач. Уходить потом придется пешком: черезАкклиматический сад, к Живодерной слободе. Там, в трактире на Калужском шоссе,можно взять тройку в любое время дня и ночи. Эх, покатить с бубенчиками поБольшой Калужской! Ничего, что приморозило – изумруд пазуху согреет.

Стукнули в калитку условным стуком, и дверцасразу открылась. Видно, нетерпеливый секретарь уж стоял, дожидался. Низкопоклонившись, жестом поманил за собой. Прошли заснеженным садом к подъезду. Ввестибюле дежурили трое жандармов: пили чай с баранками. На секретаря и егоночных гостий взглянули с любопытством, седоусый вахмистр крякнул и покачалголовой, но ничего не сказал. А какое ему дело?

В темном коридоре Тарик-бей приложил палец кгубам и показал куда-то наверх, потом сложил ладони, приставил к щеке и закрылглаза. Ага, значит, высочество уже почивает, отлично.

В гостиной горела свеча и пахло какими-товосточными благовониями. Секретарь усадил дуэнью в кресло, пододвинул вазу сосладостями и фруктами, несколько раз поклонился и пробормотал что-тоневразумительное, но о смысле просьбы, в общем, можно было догадаться.

– Ах, дэти, дэти, – благодушнопромурлыкал Момус и погрозил пальцем. – Только бэз глупостей.

Влюбленные, взявшись за руки, скрылись задверью секретаревой комнаты, чтобы предаться возвышенной, платоническойстрасти. Обслюнявит всю, мерин индийский, поморщился Момус. Посидел, подождал,чтобы евнух как следует увлекся. Съел сочную грушу, попробовал халвы. Ну-с,пожалуй, пора.

Надо полагать, господские покои вон там, забелой дверью с лепниной. Момус вышел в коридор, зажмурился и постоял так сминуту, чтобы глаза привыкли к темноте. Зато потом двигался быстро, беззвучно.

Приоткрыл одну дверь – музыкальный салон.Другую – столовая. Третью – опять не то.

Вспомнил, что Тарик-бей показывал наверх.Значит, надо на второй этаж.

Проскользнул в вестибюль, бесшумно взбежал поустланной ковром лестнице – жандармы не оглянулись. Снова длинный коридор,снова ряд дверей.

Спальня оказалась третьей слева. В окносветила луна, и Момус без труда разглядел постель, неподвижный силуэт пододеялом и – ура! – белый холмик на прикроватном столике. Лунное сияниекоснулся чалмы, и камень послал в глаз Момусу мерцающий лучик.

Ступая на цыпочках, Момус приблизился ккровати. Ахмад-хан спал на спине, закрыв лицо краем одеяла – было видно толькочерный ежик стриженых волос.

– Баю-баюшки-баю, – нежно прошепталМомус, кладя его высочеству прямо на живот пикового валета.

Осторожненько потянулся к камню. Когда пальцыдотронулись до гладкой маслянистой поверхности изумруда, из-под одеяла вдругвысунулась короткопалая, странно знакомая рука и цепко схватила Момуса зазапястье.

Взвизгнув от неожиданности, он дернулся назад,но куда там – рука держала крепко. Из-за края сползшего одеяла на Момусанемигающе смотрела толстощекая, косоглазая физиономия фандоринскогокамердинера.

– Д-давно мечтал о встрече, мсьеМомус, – раздался из-за спины негромкий, насмешливый голос. – ЭрастПетрович Фандорин, к вашим услугам.

Момус затравленно обернулся и увидел, что втемном углу, в высоком вольтеровском кресле кто-то сидит, закинув ногу на ногу.

Шефу весело

– Дз-зь-зь-зь!

Пронзительный, неживой звук электрическогозвонка донесся до подтаявшего анисиева сознания откуда-то издалека, из-затридевять земель. Поначалу Тюльпанов даже не понял, что это за явление такоевдруг дополнило и без того неимоверно обогатившуюся картину Божьего мира.Однако встревоженный шепот из темноты привел блаженствующего агента в чувство:

– On sonne! Q'est que ce?[3]

Анисий дернулся, сразу все вспомнил ивысвободился из мягких, но в то же время удивительно цепких объятий.

Условный сигнал! Капкан захлопнулся!

Ай, как нехорошо! Как можно было забыть одолге!

– Пардон, – пробормотал он, –ту де сюит[4]

В темноте нащупал свой индийский халат,нашарил ногами туфли и кинулся к двери, не оборачиваясь на настойчивый голос,все задававший какие-то вопросы.

Выскочив в коридор, запер дверь ключом на дваоборота. Всё, теперь никуда не упорхнет. Комната непростая – со стальнымирешетками на окнах. Когда ключ скрипнул в замке, на сердце тоже противноскрежетнуло, но долг есть долг.

Анисий резво зашаркал шлепанцами по коридору.На верхней площадке лестницы заглянувшая в окно коридора луна выхватила изтемноты спешащую навстречу белую фигуру. Зеркало!

Тюльпанов на миг замер, пытаясь разглядеть впотемках свое лицо. Полно, он ли это, Анишка, дьяконов сын, брат идиоткиСоньки? Судя по счастливому блеску глаз (больше все равно ничего видно не было)– никак не он, а совсем другой, незнакомый Анисию человек.

Открыв дверь в спальню «Ахмад-хана», онуслышал голос Эраста Петровича: