Читать книгу "Любовь в седьмом вагоне - Ольга Славникова"

– Автор Лора Крашенинникова. «Кошка и Бульдог», – ясным голосом произнесла соседка, и Крашенинников почувствовал, будто его с размаху огрели этой самой книжкой по беззащитному затылку.

Он называл ее Кошкой с самого первого дня, когда они встретились, буквально столкнулись, на тесной чужой корпоративке и у них из одноразовых стаканчиков одновременно выплеснулся алкоголь, образовав на сердце у него и у нее два восклицательных, трепетно-влажных пятна. Крашенинников, сентиментальный идиот, потом хранил эту испорченную одежду и целовал, кретин, ее увядающий топ в это пятно от красного вина, уже давно сухое и блеклое от яростных застирываний. Когда же они расстались, у Крашенинникова возникла неотступная фантазия, будто Лору убили в этом топе выстрелом в сердце – хотя пятно на дешевеньком лазурном ацетате напоминало не кровь, а скорее след от пролитых чернил.

Лора была писательница. За год до встречи с Крашенинниковым она получила в Москве вторую премию за лучшую детскую книжку. Крашенинников гордился этой премией больше самой Лоры: ее лауреатская статуэтка – составленные друг на дружку бронзовые кубики с гравированными буквами – жила у него на столе среди компьютерного хлама и наравне с этим насущным хламом покрывалась землистой и суровой рабочей пылью. Разноцветные герои Лориных сказок – все эти говорящие белочки, филины, волки и лисы – казались Крашенинникову совершенно ненастоящими, какими-то сладкими внутри, будто прототипами для них послужили шоколадные фигурки, обернутые подарочной фольгой. Впрочем, он охотно соглашался с тем, что ничего не понимает в литературе: все художественное, попадавшееся ему в Интернете, слишком грузило и как-то распадалось под собственной тяжестью на рой зудящих черненьких букв.

Но Лора потому и стала особенной для угрюмца Крашенинникова, что ему нравилось ее не понимать. Он честно не въезжал, в чем прелесть ее литературного мирка, центром которому служили две высоченные тусклые комнаты, занимаемые местной писательской организацией. Там все было пропитано горьким и холодным табачным перегаром, от разбухшей мебели, покрытой фанерными морщинами, отслаивались крашеные щепки, стояли допотопные «писюки» с замызганными «телевизорами», наливавшимися, когда их включали, воспаленной розовой мутью. Но в этом убогом мирке Лору любили: местные классики, одутловатые старцы с артистическими ватными шевелюрами, спешили приложиться сливовыми ртами к ее шершавой ручонке, полные поэтессы в вязаных шалях обчмокивали ее и ворковали, будто большие грудастые голубицы. В благодарность за это Крашенинников был готов брататься с каждым морщинистым психом, тиснувшим книжку, проставляться по этому случаю недешевой водкой, есть закуску с измятой и промоченной газетки.

В облике Лоры и правда было что-то кошачье. Треугольное личико с острым подбородком, скулы, покрытые легким пушком, а главное – глаза, огромные и круглые, напоминающие кружки лимона, с цитрусовой структурой прозрачной радужки; их, должно быть, для пущего сходства с кошачьими, Лора подводила наслюнявленным карандашиком до самых висков. При этом в Лоре не было ничего пушистого, уютного. Скорее она напоминала бездомное кошачье существо, худое, с торчащими в разные стороны лопатками и хребтом как ручка ведра; за эту бездомность, сперва угаданную, а впоследствии подтвердившуюся, Крашенинников ее пожалел и полюбил. «Кошка Лора», – представилась она кокетливо во время первой встречи, прижимая к пятну на сердце бумажную салфетку. «А я кто?» – глупо спросил отчего-то счастливый Крашенинников. «Бульдог, конечно! Это сразу видно! – воскликнула Лора, близоруко сощурившись. – Чур, не лаять на меня и клыками не трогать!»

– Жила-была на свете Кошка, – монотонно читала соседка под перестук колес и дребезжание стаканов. – У Кошки не было домика, и она бродила по свету с посохом и узелком. Зато у Кошки был талант: она умела рассказывать интересные истории. Когда Кошка садилась на траву, обернув хвостом усталые лапки, вокруг нее собирались зайчики, лисята, ежата, маленькие птички. Кошка рассказывала свои истории, и все зверята и маленькие птички слушали ее, затаив дыхание. За рассказы Кошку угощали молоком и иногда пускали переночевать.

Однажды Кошка повстречала большого и страшного Бульдога. У Бульдога были острые клыки, и он умел грозно рычать. Кошка сначала испугалась и хотела вскочить на забор. Но потом она пожалела Бульдога, потому что с ним никто не хотел дружить. «Давай, я буду с тобой дружить!» – сказала Кошка Бульдогу. Бульдог очень обрадовался и пригласил Кошку жить в свою будку. Бульдог сторожил большой дом, и хозяева каждый день давали ему полную миску вкусного корма. Бульдог и Кошка ели из миски вместе. Кошка была сыта и счастлива.

– Ма-ам, а Бульдог плохой? – заныл пацан, дергая мать за рукав халата.

– Наверное, плохой, – равнодушно ответила та, переворачивая страницу.

Вот ни хрена себе! Лежать вот так, чуть ли не головой на рельсах, и слушать историю собственной жизни, изложенную в виде малышовой сказки. «Как-она-могла, как-она-могла, как-она-могла», – стучало у Крашенинникова в мозгу, тоже будто бы крутившемуся вместе с колесами на какой-то железной оси. Бульдог и Кошка – это было совсем не то же самое, что детские книжные зверюшки со сладкой начинкой. Они-то были живые. По крайней мере, настолько, насколько были живы сами Лора и Крашенинников. А жизнь, господи, жизнь – как она сверкала тогда всей массой накипавшей на ветру листвы, лаком мреющих в пробке автомобилей, крупным летним дождем, горевшим на солнце, будто на землю сыпалась всеми своими хрусталями гигантская люстра. Тогда жизни в Крашенинникове было столько, что казалось, укажи он на что-нибудь пальцем – и вылетит искра. От этого разряда, взявшегося неизвестно откуда, ожили два существа: Кошка женского пола и Бульдог – мужского.

Все пары как-нибудь друг друга называют. Красивые женщины нетяжелого нрава успевают за жизнь побывать и кисами, и зайками, и мышками, и птичками. Целые виртуальные зоопарки. Интересно, как все это милое зверье уживается в одном человеческом существе. Такие женщины должны время от времени тайно бегать на четвереньках и издавать придушенное чириканье. Это только кажется со стороны, будто любовное прозвище – просто стыдная глупость. На самом деле образ, рожденный при сверхвысоких сердечных температурах, имеет большую и таинственную власть над человеком. Крашенинников, нареченный Бульдогом, научился лаять так, что ему самозабвенно вторила похожая на косматую кочку соседская шавка. Лежа ночью рядом с Лорой, во сне сосавшей подушку, сентиментальный кретин пытался представить, что станется с ним, если его человеческая кошка внезапно умрет. Он воображал, как будет заглядываться на клочковатых помойных мурок, ища холодный цитрусовый взгляд, родной близорукий прищур.

Его человеческая кошка поступила проще: не умерла, а просто смылась безо всяких объяснений. Исчезла, как не было. Оказалось, что к такому повороту судьбы, как и к смерти, нельзя подготовиться. Крашенинников подумывал, не завести ли ему, чтобы избавиться от лишней части самого себя, настоящего бульдога, такого кривоногого зверюгу с измятой мордой алкоголика, каким он и сам видел себя в зеркале. Он даже съездил к собаководам, поглядел на щеночков, розовых под седенькой щетинкой, и пожалел брать такого малыша в свою прогорклую квартиру, где самый воздух, казалось, был использованный, раз и навсегда мертвый. Веселая любовная сказка, которую Крашенинников и Лора создавали друг для друга, теперь не хотела исчезать и оборачивалась кошмарами наяву. Раз Крашенинников увидал у себя во дворе, на гнилом пятачке возле мусорных баков, широкозадую длинную кошку, белую с черными коровьими пятнами, которая ползла и, тряся плоской головой, жевала что-то тянучее и липкое, точно ела собственные кишки. Потрясенный Крашенинников протянул было руку, но кошка, оставив свое мерзкое лакомство, оказавшееся сизым рыбьим потрохом, утекла на полусогнутых за бак и оттуда зыркнула на Крашенинникова зеркальными зелеными глазищами. «Глупости, ерунда!» – можно было сколько угодно повторять эти беспомощные заклинания. Крашенинников дошел до того, что просто не мог терпеть рядом с собой ничего живого.