Читать книгу "Змея за пазухой - Виталий Гладкий"

Никита хорошо знал деда Гаврика. Он был стариком уже в детдомовские годы Никиты; впрочем, тогда все мужчины старше сорока лет казались детворе дедами. Так случилось, что детдомовский учитель труда уволился среди учебного года, найти на его место замену не представлялось возможным, и Мамка посоветовала дирекции принять на временную работу деда Гаврика, зная его большие способности в слесарном деле (а именно этой специальности и обучали на уроках труда).

Так в детском доме появился новый трудовик. Дед Гаврик был добр к обездоленным детям и одновременно очень строг. На его уроках царила потрясающая дисциплина. Все трудились в поте лица, забыв о разных шалостях, которые дети позволяли при прежнем учителе труда. За короткое время работы в детдоме дед Гаврик научил своих подопечных таким тонкостям слесарного дела, которые постигаются годами. За что потом многие его благодарили.

Конечно же остаться на учительской должности он не мог — не хватало образования. Да, наверное, и не испытывал особого желания. Скорее всего, дед Гаврик согласился на замену только ради Мамки, с которой был в дружеских отношениях.

Особенно много внимания дед Гаврик почему-то уделял Никите и Олегу. Видимо, он сообразил, что эти двое — вожаки. И не только в классе, но и в детдоме. А педагогическая наука гласит, что главное для учителя — это подчинить своей воле тех, кто верховодит в классе, и тогда все пойдет как по маслу. Естественно, дед Гаврик о таких научных тонкостях понятия не имел, но в людских характерах разбирался неплохо, поэтому прежде всего обуздал двух дружков-бузотеров.

«Помнит старик меня или забыл? — думал Никита, паркуясь возле дома, где жил дед Гаврик. — И вообще — жив ли он?»

По пути он заехал в магазин «Хозтовары» и наконец купил новый дверной звонок. «Вечером и поставлю! — решительно сказал он себе, получив упакованную покупку, и даже поклялся: — Ей-ей!»

— День добрый! — сказал Никита двум бабулькам, сидевшим на скамье у дома.

Он решил обратиться к услугам общественного «информбюро»: у таких старушек от безделья вырабатывался инстинкт накопления информации — и нужной, и ненужной.

Наверное, это было своеобразное прощание с миром перед дорогой в небытие. Все-таки, как ни тяжело жить человеку на Земле, но когда перед ним финишная прямая, в его душу потихоньку заползает страх неизбежности, который каждый индивидуум пытается заглушить по-разному. Кто пьет беспробудно — это в основном мужчины, кто-то не отходит от телевизора — тут женщины на первых ролях, кто ковыряется в огороде или на даче, пытаясь тяжким трудом задавить в зародыше еще более тяжелые мысли, а некоторые, как эти старушки, глазеют на окружающих с утра до вечера, впитывая, как губка, перед последним путешествием в вечность звуки живого мира.

— Кому добрый, а кому и не очень, — ответила одна из старушек.

— Что-то случилось?

— А как не случиться, когда ей стукнуло восемьдесят пять? Верно я говорю, Демидовна?

— Восемьдесят шесть, — уточнила Демидовна.

— Похоронили мы намедни свою подружку.

— Вчерась… — уточнила Демидовна.

— Царство ей небесное, — ханжеским голосом сказал Никита.

Старушки дружно перекрестились.

— А скажите, пожалуйста, дед Гаврик дома? — спросил он, выдержав трагическую паузу, соответствующую моменту.

— Вот чего не знаем, того не знаем, — ответила Демидовна. — С утра сидим. Но мимо нас он не проходил, это точно.

«Жив дедуля! — обрадовался Никита — Это уже хорошо».

— Он живет на третьем этаже? — Никита был дома у деда Гаврика всего один раз, поэтому не помнил номера его квартиры.

— На четвертом, — снова ответила Демидовна; похоже, она была вожаком в этом маленьком бабьем сообществе. — Пятнадцатая квартира.

— Благодарю, — сказал Никита и пошел к подъезду.

— А ты чей будешь?! — крикнула ему вдогонку первая старушка.

— Я не местный, — соврал Никита, и подпружиненная дверь подъезда закрылась за ним с пушечным грохотом.

Звонил он долго. «Неужели дед Гаврик заболел?» — с тревогой думал Никита. Но потом каким-то шестым чувством вдруг определил, что по другую сторону двери кто-то стоит и разглядывает его через дверной глазок.

— Гавриил Никитыч, открывайте! Свои.

— Свои за возом бегают, — раздался знакомый голос с хрипотцой. — Не помню я тебя, паря. Доложись по форме.

— Никита Измайлов, бывший ученик девятого класса детдома имени Осоавиахима! — по-военному отчеканил Никита.

Детдом, который вел свою историю с 1927 года, имел несколько наименований. Но как-то так получалось, что все они оказывались неудачными — в основном из-за присвоенных ему имен государственных деятелей, потом неожиданно становившихся врагами народа. Наконец в 1947 году, устав от этой чехарды, детдому присвоили достаточно нейтральное наименование «Имени Осоавиахима» — то есть Общества содействия обороне, авиационному и химическому строительству. Но и здесь получилась промашка, так как спустя год эта организация потеряла свое название и была разделена на три общества.

Вконец запутавшийся наробраз решил больше не испытывать судьбу и махнул рукой на очередное переименование — пусть будет, как есть, — поэтому детдом носил имя Осоавиахима до самой перестройки. Когда в систему народного образования пришли «истинные демократы», мечтавшие каленым железом выжечь даже малейшее упоминание о временах «совка» и застоя, имя «Осоавиахим» исчезло из документов, а вместо него детдом получил всего лишь номер — пятый, — потому как новое время еще не родило новых героев и увековечивать было некого.

— Никита? Уж не Бешеный ли?

— Нет, теперь я не Бешеный, — смеясь, ответил Никита, и дверь отворилась.

Дед Гаврик был невысокого роста, худощав, носил длинные усы и седую шевелюру, почти гриву, которой позавидовал бы и какой-нибудь академик от искусства.

— Вишь-ко, вырос, однако… — сказал дед Гаврик, когда они обнялись и троекратно, по русскому обычаю, расцеловались. — Верста коломенская. А мы стареем и в усадку идем. Словно пни замшелые.

— Ну, на пень вы пока совсем не похожи.

— Умеешь ты польстить старику… Давай сюда свой пакет, что ты его мусолишь. Никак гостинцы принес?

— А то как же.

— Молодца… — с удовлетворением сказал дед Гаврик, выкладывая на кухонный стол привезенные деликатесы. — И бутылку вина не забыл! Порадовал, порадовал старика… — бормотал он, изучая этикетку.

«Знал бы ты, Гавриил Никитыч, в какую копеечку влетела мне эта бутылка, — подумал Никита. — Но на какие только расходы не пойдешь ради успеха, по идее, безнадежного дела…»

Ему было известно пристрастие деда Гаврика к хорошим винам, он знал в них толк, поэтому Никите пришлось заехать в дорогой супермаркет и серьезно раскошелиться. Сам он не понимал, как можно отличить ординарное вино от какого-нибудь дорогущего; кислятина она и есть кислятина, в какую бутылку ее ни залей и какую этикетку ни прилепи. Никита предпочитал спиртные напитки покрепче — вот в них он был дока.