Читать книгу "Любовь и смерть на Лонг-Айленде - Гилберт Адэр"

В тот вечер я отправился на улицу с целью отыскать приличный ресторан и внезапно очутился на Таймс–сквере. К этому времени я ужасно утомился: глаза болели так, словно зрачки мне долго скребли наждаком, в ушах гремела какофония автомобильных гудков и полицейских сирен, визжавших шин и разноязыкого гомона толпы, висевшего в наполненном ароматами ночном воздухе. Водоворот нью–йоркской жизни скорее испугал, чем порадовал меня, шум улиц и блеск неона приводили в замешательство. Я все время чего–то пугался и подозревал в каждом прохожем тайного вора, нацелившегося на мой карман.

Внезапно, прежде чем я успел сообразить, что происходит, путь мне преградил необычайно высокорослый, но притом обладавший заметным брюшком чернокожий человек, босой и расхристанный. Левое ухо его было покрыто запекшейся кровью, правое же недосчитывалось ушной раковины, на месте которой красовался уродливый, бесформенный, непристойно–гротескный обрубок. Негр неуклюже навалился на меня, ухватил за лацканы пальто и начал бормотать сквозь зубы, словно припадочный, одну и ту же бессмысленную фразу, которая, насколько я мог понять, сводилась к бесконечному повторению привычной для него формулы приветствия: «Салют, чувак… салют, чувак… салют, чувак…» В правой руке он сжимал недоеденный хот–дог, завернутый в скомканную промасленную бумагу, с которого на землю капала желтая горчица, напоминавшая жидкий стул, но левая хватко вцепилась в мои лацканы, и ею–то он и тянул яростно меня к себе, в то время как я с отвращением и содроганием увертывался от его горячего гнусного дыхания, насыщенного отвратительной смесью ароматов виски и жареного лука. Вся эта сцена продолжалась несколько минут, пока я не запаниковал и не вырвался на свободу и не обратился в бегство, подстегиваемый раскатами издевательского хохота за моею спиной.

Каким–то мучительным кружным путем, который включал в себя большую часть Бродвея, я умудрился добраться до отеля. Все еще запыхавшийся и дрожащий, я курил сигарету за сигаретой, потом съел заказанный в номер омлет и сразу же рухнул в постель.

На следующее утро, хорошенько отоспавшись, я почувствовал себя существенно окрепшим. Манхэттен искрился от холода. Потрясающий город, нет вопросов — в один прекрасный день я просто обязан исследовать его. А покамест уверенным шагом, сжимая в обтянутых перчатками руках карту, прихваченную в отеле, я направил мои стопы к вокзалу Гранд–Сентрал. Там в маленькой будочке–справочной я ознакомился с расписанием и узнал, что поезда в направлении округа Саффолк — района Лонг–Айленда, в котором, по всей очевидности, располагался Честерфилд, — отходят вовсе не с этого вокзала, а совсем с другого, с Пенн–Сентрал, о существовании которого я до тех пор и не подозревал. Но даже если эта небольшая неудача и стала причиной моего недолгого огорчения, сам факт того, что я услышал из чужих уст название местечка, в котором проживал Ронни, произнесенное с такой легкостью, словно это было место, не окруженное никакой мистической аурой недоступности, реальное, как всякое другое (ведь название его упоминалось в железнодорожном расписании), — так вот, сам этот факт безмерно подбодрил меня. Честерфилд существовал, Ронни жил в Честерфилде — следовательно, существовал и Ронни, и с ним можно было встретиться, так же как и с любым другим человеческим существом, имеющим местожительство.

Таковым рассуждениям я предавался, пробираясь через подземные помещения вокзала к залитому ярким солнечным светом выходу. Под землей, в одной из этих бесконечных мраморных зал, я обнаружил журнальную лавку, в которой, как мне подумалось, я смогу купить английскую газету Я вошел. Прежде чем я успел задать вопрос продавцу, глаза мои приковала к себе стойка, где громоздились десятки, возможно даже сотни, подростковых журналов, к которым я так пристрастился в последнее время и из которых только несколько наименований поступали в продажу в Англии, Да и то через две или три недели после того, как они появлялись в Нью–Йорке.

И вдруг наткнуться на такой клад! Чуть ли не в каждом из них была статья о Ронни, и даже если целью моего визита в Америку было именно избавление от привычки, которую в один прекрасный день я надеялся вспоминать не более как смешной и достойный сожаления этап моего романа с прекрасным юношей, я брал каждый из них дрожащей рукой, разворачивал и с лихорадочным трепетом и восторгом, словно во сне, пожирал оглавление, а затем откладывал в стопку вместе с остальными, которые хотел приобрести.

Наконец у меня в руках очутилось, очевидно, самое свежее издание, поскольку, если верить дате публикации на обложке, журнал вышел только сегодня. Я быстро отыскал в нем статью о Ронни, и сразу же мой взгляд упал на фотографию, окруженную виньеткой из двух сердец, связанных алой лентой, и гирляндами свадебных колокольчиков. На фотографии Ронни держал за руку незнакомую молодую женщину, а заголовок статьи гласил: «Тайная помолвка Ронни Б.!!!» Мое сердце застучало в ребра, я почувствовал, как стопка накренилась, и журналы один за другим, шелестя, заскользили по моему пальто, падая на пол, я начал хватать воздух ртом, пошатнулся и через мгновение лишился чувств.

Когда я пришел в себя, то услышал чей–то вопрос, обращенный ко мне, который звучал так, словно задававший его говорил со мной через длинную свинцовую трубу. «С вами все в порядке?» — помогая мне встать на ноги, спрашивал некто, оказавшийся продавцом, — дородный мужчина лет под пятьдесят, в рубашке с короткими рукавами, жующий окурок сигары. Еще он спросил меня, не вызвать ли врача. Отчаянно желая поскорее замять происшествие, я исхитрился вырваться из его рук с брезгливой и так и не понятой им резкостью.

— Со мной все в порядке, — пробормотал я, прислоняясь к прилавку. — Ради бога, не стоит никого беспокоить.

— Ну, честно говоря, — сказал продавец, внимательно разглядывая меня, — у вас видок так себе, но если вы говорите, что все в порядке, значит, так оно и есть. Всего вам доброго.

И он вернулся на свое место за прилавком.

Мне потребовалось несколько минут, чтобы окончательно собраться с силами. Не пытаясь даже расставить журналы так, как они стояли раньше, я поспешно распихал их по полкам, за исключением последнего, который сообщил мне ужасное известие. У меня все еще дрожали руки, когда я расплачивался за покупку, и я так и не решился посмотреть в глаза озадаченному доброму самаритянину. Сделав всего лишь несколько шагов из лавки, я остановился, нервно огляделся и погрузился в чтение статьи.

Хотя она и заставила меня упасть в обморок, я все еще предпринимал слабые попытки убедить самого себя в том, что это обычное журналистское преувеличение, рекламный трюк, бесстыдные потуги превзойти тираж конкурирующего издания, но беспристрастное изучение убедило меня в том, что сообщение было правдивым. Уже в течение почти трех месяцев (то есть все то время, пока меня сжигала страсть к Ронни) он был тайно помолвлен. Невесту звали Одри. Ей было двадцать три года (на три года старше его), работала она моделью и внешне, на мой взгляд, была ничем не примечательна. Они с Ронни познакомились в Голливуде, где Одри снималась в рекламе пепси. «Новое и восхитительное кино», о котором так дразняще сообщалось в «Жизни звезд», оказалось — о, Ронни, как ты только мог? — «Зудом в штанах — 3». Съемки начинались через шесть недель, так что молодые собирались пожениться на Лонг–Айленде и сразу же вылететь в Калифорнию на съемки. Ронни намеревался на руках перенести невесту через порог шикарного нового кондоминиума, ожидавшего их в Голливуд–Хиллс. Они были еще молоды, возможно, даже очень молоды, но Ронни искрение надеялся, что его многочисленные поклонницы поймут, что, «когда ты так безумно влюблен, как влюблены мы, нет смысла тянуть резину».