Читать книгу "Анубис - Вольфганг Хольбайн"

Все затухающий, но еще не умолкший голос его разума нашептывал ему, что настал тот момент, когда надо покончить с этими ребяческими испытаниями на мужество и вернуться обратно, прежде чем он не угробил не только пару замшевых туфель, но и чего-то побольше. Но вместо того чтобы прислушаться к нему, Могенс развернулся в сторону жуткой тени и пошел. Какой бы детской ни казалась ему самому пришедшая в голову мысль, все же это и было пробой на мужество, и он слишком далеко зашел в этой игре с самим собой, чтобы отступить. Он мог выиграть или проиграть, но избежать ее было уже невозможно.

Могенс твердо решил выстоять. Когда-то он принял вызов ужаснейших демонов своей жизни и так долго убеждал себя, пока не убедил, что Грейвс вовсе не был посланным им богом ангелом мести, существование которого сводилось только к единственной цели: разрушить его жизнь, а являлся не кем иным, как просто неприятным человеком. И теперь он ни в коем случае не капитулирует перед этим, куда более ничтожным вызовом и не пустится наутек с этого заброшенного болотистого кладбища, на котором его дурачит какая-то тень. Могенс поспешил дальше за исчезающей тенью, снова и снова теряя ее из виду, потому что все время приходилось смотреть, куда ступаешь, чтобы не потерять туфли или не упасть.

Вообще-то он брал в расчет, что такое может случиться, и все-таки был страшно разочарован, когда, оглядевшись в очередной раз, не увидел тени. И хотя дорога становилась все хуже, он еще сделал несколько шагов, прежде чем окончательно признать безнадежность своих действий и остановиться. Дальше не имело смысла что-либо предпринимать: если там, впереди, раньше и было что-то, то теперь оно бесследно исчезло, и в этой ситуации разумнее всего было вернуться. Если ему чуть-чуть повезет, он даже успеет добраться до своего жилища достаточно быстро, чтобы умыться и переодеться до того, как Том придет за посудой, так что никто и не заметит его отсутствия.

Он не собирался возвращаться тем же путем, а повернул налево, где кладбищенская стена возвышалась всего лишь в дюжине шагов от него. В этом месте она показалась ему немного выше, чем там, где он перелезал в первый раз, но перспектива протопать весь обратный путь в мокрой обуви привлекала не более, чем карабканье по каменной стене.

Он старательно обошел сильно скособочившийся надгробный памятник выше человеческого роста, широким шагом перемахнул через особо большую мутную лужу поднял взгляд…

И оказался лицом к лицу со своим прошлым.

Девять лет его жизни улетучились, как не бывало, в сотую долю секунды. Он больше не стоял на болотистом кладбище в сорока милях восточнее Сан-Франциско; а было ему двадцать восемь лет, неделю назад он получил докторскую степень и сейчас шатался, пьяный от любви и портвейна, по маленькому кладбищу на расстоянии брошенного камня от кампуса,[4]которое часто навещалось не только скорбящими родственниками умерших, но и в значительно большем количестве студенческими парочками, как правило, разнополыми, облюбовавшими вековой погост для тайных свиданий, с тех пор как основался этот университет. Он снова был с Дженис, слышал ее звонкий смех, ее легкие шуршащие шаги и преувеличенно испуганные возгласы, которые она исторгала каждый раз, когда, на ее взгляд, возникала опасность потеряться в полуночной темноте кладбища. Они не были здесь единственными посетителями. Выпускной праздник затянулся до позднего вечера, и с каждым часом, с каждым бокалом пунша настроение студенческой братии становилось все необузданнее, шутки все вольнее. Полночь еще не пробило, но был недалек тот час, когда появится старый фактотум[5]студенческого общежития, облаченный лишь в потертый халат и войлочные шлепанцы, с всклокоченными волосами и выражением лица, свидетельствующем о многочасовой тщетной попытке уснуть в шуме с верхних этажей, и брюзгливо объявит празднество оконченным. Не то чтобы он сердился всерьез, бесчисленные годы с бесчисленными выпускными вечеринками научили его не возбуждаться понапрасну — и прежде всего по отношению к студентам, которые успешно закончили последний семестр и сдали последние экзамены, а с тем ничего больше не теряли. Он больше не мог пригрозить им лишением общежития, потому что большинство к этому времени покинуло кампус, а оставшаяся часть днями собиралась покидать. В бумажнике Могенса тоже уже лежал билет до Нью-Орлеана, где он — по протекции своего научного руководителя и в полном неведении, что его ждет впереди — имел вид на место в небольшом, но в высшей степени уважаемом исследовательском институте. «Ничего особенного», — как выразился его куратор, и уж вовсе не высокооплачиваемая должность, но из тех, что имела два неоспоримых преимущества: во-первых, она была прекрасной стартовой площадкой для его научной карьеры, а во-вторых, ему полагалась маленькая, но отдельная квартирка, которой вполне хватит на двоих, если немножко потесниться. Дженис оставалось учиться еще год, но год — каким бы бесконечным он ни казался для тех, кому еще только предстоит, — это вполне обозримый срок, и он когда-нибудь кончится. Успехи и оценки Дженис не были столь выдающимися, как у Могенса, но все-таки достаточно высокими, чтобы не сомневаться в том, что самое позднее через год она последует за ним. Родители Дженис, так же как и его собственные, были не в состоянии обеспечивать свою дочь сверх безусловно необходимого, но ведь даже если новая должность Могенса и не слишком хорошо оплачивается, она все же будет оплачиваться, а это значит, что при бережливости и экономном ведении хозяйства он сможет скопить денег, чтобы посылать ей билеты до Нью-Орлеана на каникулы и праздничные дни. А это еще больше сблизит их, думал Могенс, останавливаясь и прислушиваясь к легким шагам, которые доносились из темноты откуда-то справа перед ним.

Но, честно говоря, он не собирался так долго ждать. Они познакомились с Дженис в тот день, когда она прибыла в Гарвард, и с тех пор вот уже три года были вместе. Нет, они еще не дошли до крайности, но Могенс был молодым здоровым мужчиной с естественными потребностями, а Дженис отзывчивой современной девушкой, которая, правда, еще никогда не переступала границы дозволенного, но иногда делала, а больше говорила вещи, которые вогнали бы благочестивую матушку Могенса в краску стыда. Они ни разу не говорили об этом — им не позволяли приличия — но недвусмысленные намеки и особенно взоры дали Могенсу понять, что она сделает ему конечный подарок еще до его отъезда, чтобы скрепить этим клятву верности на предстоящий год. А это значит, сегодня или самое позднее завтра, потому что уже послезавтра, подхватив давно упакованные небогатые пожитки, он покинет Гарвард.

Снова раздались шаги впереди в темноте и вырвали его из раздумий. Могенс схоронился за старым надгробием в человеческий рост, которые господствовали в этой части кладбища, чтобы в свою очередь оставаться невидимым. Но, похоже, это не было необходимым. Тьма была почти всеобъемлющей. Два-три дня назад было новолуние, к тому же небо было затянуто облаками. К вечеру собиралась гроза. И хотя дождь так и не пролился, тучи, несмотря на порывы свежего ветра, не рассеивались. Было так темно, что Могенсу стоило труда разглядеть даже знаменитую руку скульптуры перед глазами. Для его с Дженис лукавых пряток вовсе не требовалось аидовой тьмы, но для того, что они задумали с Джонатаном, она была как по заказу.