Читать книгу "Последний пир - Джонатан Гримвуд"

В тот момент, когда в мою дверь стучала Виржини, я раздумывал о том, как лучше приготовить волчье сердце. С позволения полковника сразу по приезде в академию я приступил к готовке, вынув сердце из мешка с солью, в котором оно благополучно пролежало всю дорогу. Рецепт я придумал сам и, как стало ясно позднее, изрядно перемудрил.

Маринованное волчье сердце

Приправы: семена горчицы желтой и черной, кориандр, перец горошек, гвоздика и сельдерей — по полстоловой ложки. По четверти столовой ложки сушеного укропа и семян фенхеля, мускатного ореха и толченого лаврового листа. Смешать приправы в ступе и хорошенько растолочь. Промыть сердце в воде, сделать шесть диагональных надрезов и вложить в них по зубцу чеснока.

Смешать яблочный уксус с водой в пропорции 2:3, добавить порезанный лук и толченые специи. Готовить мясо до мягкости на медленном огне, затем вынуть из сковороды, порезать тонкими ломтиками и снова быстро прогреть в маринаде. Оставить мариноваться на день. Подавать холодным с хлебом и кислой капустой. На вкус как собачатина.

Собравшиеся вечером в классе превратили поедание волчьего сердца в обряд. Такие обряды должны были проводить воины прошлого, когда Францией еще правила магия. Шарлот зажег белую свечу и поставил ее посреди стола, который он вытащил на середину комнаты. Жером — юноша куда более практичного склада — достал раздобытый кувшин темного пива.

— Ты первый, — сказал Эмиль, протягивая мне блюдо с маринованным сердцем. Я взял ломтик, прожевал и вспомнил ночь, когда мы убили собаку доктора Форе. Чеснок придал мясу насыщенный и сложный аромат, уксус — кисло-сладкий привкус, семена горчицы — остроту, а гвоздика — копченую нотку. И все же я отчетливо ощутил на языке вкус собачатины. Его ничем не заглушить.

— Браво! — воскликнул Шарлот.

Кроме меня он — единственный, кто решился отведать мясо в чистом виде. Остальные, включая Жерома, ели его с хлебом или кислой капустой — или с хлебом и капустой вместе. Эмиль положил ломтик сердца на хлеб, щедро намазанный горчицей, и сверху присыпал его капустой. Запивая пивом, он съел мой трофей, а это главное. Мы стали братством воинов, отведавших волчьего сердца. Полковник нам улыбался, учителя почтительно кивали при встрече. Мы были «Ришелье». И наша репутация оставалась безупречной.

Шарлот решил податься в кавалерию, он верил, что война — искусство, и это искусство у него в крови. Недаром один из его предков был маршалом Франции. «Он принес нам не одну победу», — напомнил Шарлот Жерому, чей род подарил стране крайне неудачливого генерала. Эмиль, если попадет в армию, станет квартирмейстером. И прославится аккуратностью разбитых лагерей и продуманностью подвоза продовольствия. Я сказал Шарлоту, что война — искусство не в большей мере, чем кулинария. По крайней мере это не только искусство, но и наука. Не зря ведь я изучал триангуляцию, теоретическую математику, постигал основы осадной войны и даже производства пороха. Пускай Шарлот сколько угодно хвастает своим искусством, я намеревался выигрывать сражения по науке. Но мои слова вызывали у него смех.

Мы прилежно учились и осваивали всевозможные навыки. В конце концов наука полковника свелась всего к нескольким словам: бейся до конца, умри героем и позаботься о том, чтобы соратники последовали твоему примеру. Мы узнали — а как иначе? — что любые грехи простительны тем, кто грешит изящно и со вкусом, а неотесанность способна омрачить даже самый благородный подвиг. Потому мы оттачивали не только клинки, но и ум, в равной мере применяя их в борьбе с врагами и друзьями. А потом смеялись, шутили и бранили друг друга за недостаточное рвение. Академия могла не беспокоиться за нашу честь, мы сами ее блюли. Оглядываясь теперь на свою юность, я понимаю, что любые юношеские бунты предсказуемы и необходимы. Один лишь Эмиль не разделял наших интересов. Мои друзья шептались о его дурной крови, но сейчас я полагаю, что просто он был умнее нас.

Мы с Шарлотом кутили в тавернах, где столы позволяли отгородиться от врагов в той же мере, в какой шум и спиртное позволяли сблизиться с друзьями. В «Борове» — столь грязном и сомнительном заведении, что даже его хозяин не рисковал там ужинать — Шарлот забавлялся с местными девушками, которые за еду, вино и маленькие подарки разрешали ему засунуть руку под юбку — и непременно обещали больше в следующий раз. Вместо крольчатины здесь кормили кошатиной, вместо говядины — наверняка лошадиным мясом, а баранина была такой жирной, что могла быть лишь бараниной (правда, очень уж жесткой: видимо, эти овцы умирали от старости).

Все блюда здесь подавали с полусырым луком и кислой подливкой. Столовались здесь главным образом студенты, которым было все равно, что есть: их заботили лишь философия и риторика. В «Борове», если верить сплетням, сиживали за столами воры, банкроты, заимодавцы, поэты, разбойники и головорезы. Преуспевающие и богобоязненные горожане не решались сюда ходить, боясь сифилиса и крамольных речей. Шарлот, разумеется, души не чаял в сем заведении.

— Давай найдем другое место! — не выдержал однажды я.

— А чем плох «Боров»?

— Всем: шумом, вонью, людьми, шлюхами…

Он ухмыльнулся.

— Прекрасные девушки! Не верь злой молве.

Я вздохнул.

— И кормежка отвратительная.

— Ты серьезно?

Получив утвердительный ответ, Шарлот пал духом.

— Значит, ты больше туда не пойдешь? Кого же мне теперь брать с собой?

— Жерома, Эмиля, Армана, Марселя… — Я назвал первые четыре имени, которые пришли в голову.

— Жером слишком серьезен. Эмиль обмочится от страха. Остальные — идиоты. И разве мы с тобой не братья по оружию?..

И мы остались завсегдатаями «Борова».

1736

Охота

Наступила зима, и Шарлот попросил у родителей разрешения пригласить меня на Рождество. Мать ему в этой просьбе отказала: написала, что это будет не вполне уместно. Весной Шарлот хотел взять меня с собой на Пасху, но вновь получил отказ. И летом тоже.

Позже он рассказывал, с каким тяжелым сердцем сел писать письмо родителям в начале следующего лета. Ответ пришел две недели спустя, написанный рукой герцога. Шарлоту позволили пригласить на все лето трех друзей, одним из которых, как догадывался герцог, буду я. Последнее предложение было дописано в спешке, другими чернилами и уже под подписью-завитком: «Папа».

Сперва Шарлот решил взять с собой Жерома. А потом и Эмиля. Бедный Эмиль обомлел от счастья, осыпал Шарлота лестью и благодарностями, а затем удалился в свой угол — писать родителям. Как знать, что было в том письме? Суть его — заключавшаяся в том, что Эмиля пригласил в гости будущий герцог де Со, — заставила господина Дюра прислать сыну огромный кошель с золотом, чтобы тот мог достойно одеться и не жалеть денег на друзей. Узнав об этом, Шарлот развеселился и сказал Эмилю, что поедем мы в форме, а в замке будем одеваться по большей части как охотники и садовники, потому что все время посвятим охоте и рыбалке. Впрочем, если Эмиль хочет пошить дорогой наряд, герцогиня, несомненно, это одобрит.