Читать книгу "За окном - Джулиан Барнс"

Киплинг относился к Франции серьезно, и привязанность становилась взаимной. Он представляется нам таким английским писателем, таким британским империалистом, он так саркастически передает язык и знания своего окружения, что даже удивительно, как хорошо и широко известен он был во Франции. В его путевых заметках говорится, что 26 марта 1913 года он укрылся от дождя в Буржском соборе, «где встретил очень образованного молодого французского священника, который знал назубок „Книгу джунглей“. И с удовольствием отметил распространение культуры в Галлии». Генерал Нивель в 1915 году проводил для него экскурсию по линии фронта и, указав на французские войска под его командованием, заметил: «Все они читали ваши книги». Киплинг улыбнулся, приняв это за вежливый жест, однако затем Нивель отвел его в другой сектор, где «часовые с винтовками сказали мне то же самое. Сержанты в землянках вторили их словам, и я уже было подумал, что все это подстроено генералом. Но нет. Это было правдой».

Однако его поклонниками были не только французские солдаты. «Я лишь мечтал о джунглях, — признавался Жюль Ренар в своем дневнике. — Киплинг бывал там». За несколько месяцев до своей смерти, последовавшей в 1893 году, критик и философ Ипполит Тэн слушал «Свет погас» в исполнении своего племянника Андре Шеврийона. «Этот человек — гений», — сказал Тэн. Шеврийон признавался, что до этого его дядя еще никогда не называл так никого из современных писателей. Этим романом — единственным крупным произведением Киплинга — во Франции и Англии по большей части восторгались. Сара Бернар предлагала создать по его мотивам пьесу; в автобиографии Киплинг подытожил: «Я всегда считал, что в переводе он воспринимается лучше, чем в оригинале».

Из-за его славы было трудно сохранять анонимность поездок по Франции. Родные Киплинга рассказывали, что они не могли оставаться в одном месте больше трех дней без того, чтобы личность писателя не оказалась раскрыта. То солдат пристанет к нему на улице и потащит в офицерскую столовую, то священник сделает из посещения им церкви целое событие, а на третий день разговор с мэром грозил городским приемом; так что им всем приходилось бежать.

Французский язык писателя, согласно его биографу Чарльзу Каррингтону, «был свободным, хотя иногда неточным, и щедро сопровождался жестами». В школе Киплинга обучали языку при помощи одной хитрой уловки: «Меня склонили к изучению французского», — писал он.

«Ты никогда не сможешь говорить на французском, но на твоем месте я бы попытался читать на нем», — таковы были слова учителя. Здесь я должен пояснить. Дайте мальчику-англичанину первую половину «Двадцати тысяч лье под водой» на его родном языке. Когда он начнет ею зачитываться, отберите и дайте вторую часть, но уже на языке оригинала. После этого (но не до) — «Принца отверженных» Дюма, а потом — как повезет.

За Верном и Дюма последовали Бальзак, Рабле и Мопассан; Киплинг счел Скаррона «тоскливым», а Анатоля Франса — «мошенником».

Он также ознакомился с Колетт, чьи рассказы о животных счел «намного лучше» своих. В письме 1919 года к Андре Шеврийону Редьярд Киплинг упоминает прочитанные ранее книги, а также пишет о биографии Дюма, из-за которой у него «голова пошла кругом от волнения и целого роя новых идей», но заканчивает письмо так: «Во всем остальном (кроме нескольких дней в Париже в 1978-м) французского влияния было немного». Два года спустя, получая степень почетного доктора в Сорбонне и, безусловно, слегка подыгрывая устроителям церемонии, он с преувеличенной благодарностью произнес: «Я не признаюсь (что должно быть очевидно для моих собратьев, присутствующих здесь), сколь многому научился и сколько позаимствовал, сознательно и бессознательно, у мастеров литературы вашей страны».

Истина лежит где-то посередине. Прямого литературного влияния было немного. Киплинг назвал «Свет погас» чем-то вроде поставленной с ног на голову, преобразованной фантасмагории на тему «Манон Леско» Прево. Французские черты заметны в трех поздних рассказах — «Обращение Святого Джубана», «Бык, который думал» и «Тим»; как ни странно, в последних двух вещах писатель использовал французских животных (камаргского быка и перигорскую ищейку трюфелей) в качестве сквозной метафоры для автора и его тяжкого труда.

Но в целом французское влияние на Киплинга носит неявный характер. Если собрать вместе Рабле, Бальзака и Мопассана, они, в отличие от английской литературы конца девятнадцатого века, выскажутся решительно против аристократизма, но за специфичность. Киплинга часто обвиняли в «вульгарности» и «бессердечии» — другими словами, за демократичность образов, правдивость сути и деталей. Такую эстетику могло бы подкрепить более раннее обращение к французской литературе.

Ангус Уилсон весьма надменно отзывался о «франкофилии» Киплинга: «Возможно, эта любовь слегка надуманна и в какой-то степени представляет собой стереотипное мнение многих англичан, особенно крупной буржуазии, о Франции 1920-х годов, когда многие из них решили там осесть».

Но привязанность Киплинга к Франции была гораздо прочнее, чем у обычного автотуриста, наслаждающегося хорошим климатом и живописными видами. Первая мировая война сделала эти узы пожизненными, скрепленными кровью.

Этот отпечаток носил как общий, так и личный характер. Выступая на университетском банкете в Страсбурге в 1921 году, писатель высказался о потерях Великобритании, специально употребив следующее сравнение, чтобы задеть слушателей:

«От Кале до Реймса, — сказал он, — мы, англичане, оставили больше, чем армия Наполеона в России, — четыреста тысяч наших сыновей, не считая множества пропавших без вести». Он продолжал: «Они пали вместе с вашими сыновьями. Разве мы забыли, где они погибли? Спросите любого человека в любом уголке Англии — вам сразу же назовут маленькую разрушенную французскую деревушку, о которой, возможно, даже вы не слышали. Вам детально расскажут, как туда добраться, и опишут садовую ограду, подле которой пал их близкий».

Некоторые в зале знали, что среди «множества пропавших без вести» был единственный сын Киплинга, Джон; что отцу было известно его последнее пристанище: около Красного дома, на опушке леса Мелового карьера, среди шлаковых отвалов и шахтерских домиков. Джон Киплинг хотел пойти добровольцем на фронт в начале войны, за несколько дней до своего семнадцатилетия, но получил довольно унизительный отказ по причине плохого зрения. Его (такой же близорукий) отец использовал свое влияние, чтобы устроить юношу офицером в Ирландский гвардейский полк; в августе 1915 года Джона Киплинга отправили во Францию, а к концу сентября он оказался среди двадцати тысяч британцев, павших в битве при Лоо. Киплинг ответил на гибель сына скорбью, гордостью, молчанием и, после войны, кропотливой работой в Имперской комиссии по военным захоронениям. Именно он предложил высекать на камнях поминовения, возвигнутых на военных кладбищах, надпись: «Их имена будут жить вечно». Для французских соборов он писал тексты панихид по павшим британским солдатам, отвечал за проведение еженощной церемонии памяти у Мененских ворот и был одним из авторов идеи захоронения Неизвестного солдата в Вестминстерском аббатстве. Судя по записям в путевых дневниках, Киплинг так же неутомимо инспектировал кладбища, как когда-то — французские отели. В 1924 году за три дня он посетил двадцать четыре кладбища. Теперь, омраченные гибелью сына, сухие методичные записи Киплинга обретают мучительную остроту. «Дюри. Нет надгробий. Плиты уже год лежат штабелями». «Ферм-Бутерн: неудобный подъезд — недоступность». «Верхушку и бока кожуха кладбищенского реестра обновить — книга внутри отсырела, и список размокнет, если не просушить». «4:50. Кладбище Сент-Мари. Обезображено садовым сараем». «Аррас-роуд (нет реестра). Крошечное (канадское) кладбище, украшенное цветами, прямо посреди пашни; фермер задевает край своим плугом. Доложить об этом». «Важно. Перед надгробиями сажать только невысокие растения, иначе не видно надписей от близких».