Читать книгу "Гренадилловая шкатулка - Джанет Глисон"

— Вчера вечером я проходил мимо этого места. Мне показалось, тут были какие-то люди. Они шли пригнувшись.

— Ты не подошел посмотреть?

— У меня не было фонаря, но я подошел немного ближе. Насколько я мог судить, они уже удалялись.

— В котором часу это было?

— В семь, может, в восемь. Точно не помню.

Я задумался. Примерно в это же время лорд Монтфорт покинул столовую и отправился в библиотеку.

— Ты слышал выстрел перед тем, как заметил силуэты? Он мотнул головой.

— Нет, не припомню.

— Скорей всего, это эль затуманил тебе глаза, — съязвил один из работников. Факельщик осклабился, покачал головой и невесело подмигнул приятелю. Как могут они подшучивать друг над другом в такую минуту? Сочтя его рассказ чепухой, я жестом приказал им не тратить попусту время и вновь приниматься за работу.

Трудились они споро. С ловкостью опытных скульпторов они теперь зубилами и кирками отсекали последние куски льда. Вскоре оба отложили инструменты и приготовились вытаскивать тело — нагнулись, собрались с силами, взяли труп за ноги и под мышки, поднатужились. Лед тихо затрещал, отпуская своего пленника. Под ним темнела черная, как сама смерть, вода.

Разумеется, с тех пор как я обнаружил мертвеца, я пытался представить, кто бы это мог быть. Мне пришло в голову, что он, возможно, каким-то образом связан со смертью Монтфорта: либо вторая жертва того же убийцы, либо сам убийца. Или это просто местный воришка, которому не повезло. Или еще один несчастный обитатель Хорсхит-Холла. Безусловно, мне было жаль беднягу, но я уже несколько оправился от потрясения, да и в присутствии работников мои прежние страхи притупились. Таким образом, с интересом праздного зеваки — и, вне сомнения, даже не думая о том, что этот человек может быть мне знаком, — я ждал, когда мне покажут его лицо.

Мужчины выпрямились и, осторожно ступая по доскам, понесли труп, держа его лицом вниз, из пруда. Дойдя до парапета, они остановились, потом медленно перешагнули через него и опустили тело на тропинку. И только когда оно коснулось земли, они перевернули его, и факельщик осветил лицо мертвеца.

Как описать тот чудовищный момент узнавания? Омерзение, ужас, горе, страх — все слилось во мне. Я содрогнулся, охнул, зажмурился, не веря своим глазам. Но еще один брошенный взгляд подтвердил невероятное. Я не ошибся. В голове моей царил сумбур. Как такое может быть? Это немыслимо! Немыслимо, но факт. Все это время я смутно слышал разговор работников, но их голоса доносились до меня будто из другой комнаты.

— Никогда его не видел. Он не из местных.

— Я слышал, на днях кто-то приходил в дом.

— Да, не повезло бедняге.

Я молчал. Присев на корточки возле мертвеца, я пристально рассматривал его лицо. В душе все еще теплилась надежда, что я ошибся. В глазах защипало, когда я понял, что никакой ошибки нет, что зрение не подвело меня. И тогда слезы потекли ручьем. Горе ослепило меня, я не мог вымолвить ни слова, а слезы все струились по щекам и капали на мерзлую землю. Факельщик, ожидая дальнейших указаний, глянул на меня и увидел страдание в моем лице.

— Вы знаете его, мистер Хопсон?

— Да, очень хорошо, — ответил я, не отрывая глаз от трупа. — Он был моим другом.

— Так кто же он?

— Его звали Джон Партридж, — ломким шепотом произнес я, не узнавая собственного голоса.

Я не стал говорить — не мог сказать, — что в человеке, который лежал передо мной и пустым взглядом смотрел ввысь, словно созерцая бесконечность, почти нельзя узнать моего друга. Его губы были синие, лицо белое, кожа пористая, покрыта коростой обледенелых волос, на одном виске небольшой лиловый кровоподтек. Ладонь правой руки, окоченевшей в согнутом положении, утопала глубоко в кармане — она не вывалилась, даже когда его доставали и несли из пруда. Глядя на друга, я внезапно почувствовал, что должен как-то облегчить его муки, которые он испытал в минуту смерти. Игнорируя голос разума, твердивший мне, что помочь ему уже нельзя, я вынул его руку из кармана и взял ее в свои ладони.

Но что это? Невольно вскрикнув, я отшатнулся. Все мое существо пронзили ужас и отвращение. Даже сейчас, когда я вспоминаю то мгновение, моя рука трясется, перо дрожит, и я не уверен, что смогу описать кощунство, свидетелем которого стал. И все же я понимаю, что без этих жутких подробностей мой рассказ не будет полным. Я обязан изложить то, что увидел.

Вместо пальцев торчали четыре изувеченных обрубка — оголенные сухожилия, кость, обескровленная, раскисшая в воде плоть. Крайние фаланги отсекли либо оторвали.

Что мне было делать перед лицом такого изуверства? Как реагирует человек, нашедший своего близкого друга жестоко искалеченным? На самом деле в подобные моменты, когда мы скованы ужасом, реальность утрачивает всякий смысл. Мы впадаем в бесчувствие, не знаем, кто мы, как нам действовать. Мы ведем себя не так, как должны. Я задрожал сильнее, чем прежде. В желудке всколыхнулась желчь. Горло горело, в глазах возникла резь. И все же я стал пленником крайнего волнения. Я не мог кричать, не мог говорить и шевелиться. Словно под гнетом этого последнего свидетельства насилия мои природные рефлексы отказали, и меня, как и все вокруг, сковало морозом. Я знал, что мне нужно плакать, горевать, я хотел выплеснуть свои чувства. Но не выплескивал, не мог, потому что в груди у меня все окаменело.

Для работников Партридж был посторонний человек, и потому они более непосредственно откликнулись на жестокость.

— Боже правый, — присвистнул один, — жуть какое зверство. Такого я еще не видел.

— Наверно, топором отсекли, как будто свинью разделали.

— Да нет, видишь, какие ошметки на концах? Раны рваные — как будто пальцы оторвали или откусили…

— Кто ж это мог сделать?

— Лисы или барсуки… или пес Монтфорта. Бог свидетель, он никогда его не кормил. Любил держать в голоде.

Я больше не мог этого выносить.

— Господи помилуй! — вскричал я. — Неужели в вас нет ни капли уважения, ни капли сострадания к мертвому? Этот человек был моим другом, моим самым близким другом. Я не хочу больше слышать ни слова!

Работники догадались, что своими праздными рассуждениями они усугубляют мои душевные муки, и замолчали. Глядя на мою согбенную фигуру, сидевшую на корточках перед распростертым на земле Партриджем, они неловко топтались на месте в тщетной попытке согреться. Конечно же я не хотел держать их возле себя. Более чем когда-либо я жаждал остаться один, наедине со своим горем и мыслями о Партридже. Но я понимал, что, пока я не обращусь к ним, не дам четких указаний, мы так и будем все вместе торчать у злосчастного пруда. Я собрался с силами, заставил себя подняться и занялся решением насущных вопросов. Надо отнести Партриджа в дом, сказал я работникам. Здесь мы для него уже ничего не сделаем.

Из двух досок и веревок мужчины соорудили носилки и положили на них Партриджа. Я снял с себя пальто, накрыл им лицо своего несчастного друга, и наша скорбная процессия направилась к особняку. Работники с носилками шли впереди, я брел следом.