Читать книгу "Головы моих возлюбленных - Ингрид Нолль"

Когда Йонас собрался уезжать – на другой день ему предстоял зачет, – я уже твердо решила рожать, сделаться хорошей хозяйкой и хорошим партнером по жизни. Едва заслышав грохот отъезжающего «фольксвагена», Кора примчалась ко мне.

– Смотри не ввязывайся, – начала она меня предостерегать.

Если бы я ее послушалась, моя жизнь сложилась бы совсем по-другому. Но кто, скажите на милость, станет слушать благожелательные советы в любовных делах?

Итак, я не обратилась в Pro familia – консультативный центр по вопросам семьи и брака, а своего психотерапевта поставила в известность, что в настоящем не располагаю временем для психотерапевтических сеансов, поскольку подготовка к выпускным экзаменам для меня гораздо важнее. И Кора отказалась от сеансов психотерапии, ибо прелесть новизны была для нее уже давным-давно утеряна.

Между прочим, я и в самом деле усердно занималась, сделала несколько отменных докладов, чем опровергла убеждение, будто беременные женщины бывают настолько заняты содержимым своего живота, что для головы уже не остается ни времени, ни сил.

Замысел мой заключался в том, чтобы проинформировать широкую общественность о предстоящих родах лишь тогда, когда будут окончательно упущены сроки для возможного вмешательства. Вот тут они все как удивятся, собственные родители и Корины, учителя и одноклассники.

Фрау Шваб не принадлежала к числу тех матерей, которые по утрам варят какао. Когда Кора и я, обычно без завтрака, выходили из дому, фрау Шваб еще покоилась со своим храпящим профессором на персиковых простынях. Но это отнюдь не означало, что она спит или туга на ухо. Напротив, слух у нее был отменный, и через несколько разделявших нас стен ей удавалось расслышать, как по утрам меня выворачивает наизнанку, а расслышав, прийти к бесспорным выводам. Возможно, несмотря на пережитый испуг, она была в глубине души рада, что все это произошло не с ее родной дочерью.

Поначалу она пыталась с пристрастием допросить Кору, но моя подруга никогда не спешила выложить своим родителям всю правду. Возможно, перерезание пуповины между ней и ее родителями давалось ей с тем большим трудом, что в отличие от меня ей право же не в чем было упрекнуть своих отца и мать.

– А ты бы у нее у самой спросила, – посоветовала Кора своей матери, и та, не без смущения, задала мне решающий вопрос: «Майя, а ты действительно ждешь ребенка?»

Тут мы обе залились краской. Профессору и его жене было очень нелегко переварить это обстоятельство. Мне было всего восемнадцать, они взяли на себя ответственность за мое поведение и были обязаны отвечать перед моими родителями. Разумеется, для начала они предложили мне быстренько сделать тайный аборт и даже пытались навязать мне такой выход. Точно так же они вели бы себя, случись это с их родной дочерью. Но мне как вожжа под хвост попала, теперь, именно теперь я боролась за своего ребенка и с наслаждением ощущала силу, которая помогала мне терроризировать моих приемных родителей моими же проблемами. Конечно же, профессор и фрау Шваб этого не заслужили, я мстила не тому, кому надо, наказывая их за унижение, состоящее в том, что мои родители вовсе не они. А собственное инстинктивное негодование при мысли о нежеланном ребенке я сумела скоро преодолеть.

И семейству Шваб пришлось сдаться, причем первой сдалась Кора. Под конец – это было на третьем месяце – я написала родителям, дяде Паулю и откровенно переговорила со своими учителями. Мне разрешили не ходить на спортивные занятия, но требовали, чтобы я посещала официальные занятия «Гимнастика для беременных». Девочки из нашего класса то и дело спрашивали меня, как я себя чувствую, а мальчики, напротив, предпочитали держать дистанцию. Кора брала теперь уроки автовождения, а я вязала всякую детскую одежку шафраново-желтого цвета – цвета, который, как мне казалось, будет гармонировать с предполагаемыми темными глазами независимо от того, кто у меня родится, мальчик или девочка.

* * *

Тем временем Йонас хорошенько поразмыслил, побеседовал со своим духовным пастырем, хотя эта беседа заняла куда больше времени, чем можно было ожидать. Университетские занятия медициной он «до поры до времени» забросил и поступил на какие-то краткосрочные курсы при фармацевтической фирме. Через полгода он мог приступить к трудовой деятельности, выполняя обязанности фельдшера. Уже обучаясь на курсах, он получал жалованье, которому предстояло неуклонно расти. Теперь нам оставалось подыскать небольшую квартирку в какой-нибудь сельской общине неподалеку от Мангейма.

Родители Йонаса восприняли его признание без особых волнений. При наличии семи детей, воспитанных в строгости и благочестии, они скорее всего привыкли к некоторым отступлениям от общепринятых норм. Меня пригласили в гости, там же предполагалось и сыграть свадьбу, а то где же?

И вот как-то в субботу – день был ясный, напоминающий о приближении весны, – мы отправились с визитом на родительский двор, причем Йонас волновался куда больше, чем я.

Если сам Йонас был скуп на слова, то остальная часть семьи вообще напоминала сборище глухонемых. Подавали кофе и пирог с миндальной присыпкой, все новые и новые куски которого мне безмолвно подкладывали на тарелку. Диалект, на котором здесь говорили, я понимала с трудом. Они приняли меня хоть и без особого восторга, но и без предрассудков. Моя опасения, что благочестивые крестьяне могут счесть меня падшей девушкой, оказались совершенно абсурдными. Эти родители принимали все, что ни случается, как данность. Мать спросила, не хочу ли я перейти в католичество, я отрицательно помотала головой.

– Это я понимаю, – сказала она, – но чтобы с ребенком все было по-другому.

Я кивнула. По-другому, так по-другому.

Вообще-то я при всем желании не могла сказать ничего дурного про этих людей, люди как люди, без наигранной сердечности и ненужных расспросов. Но это был не мой мир, и застольная молитва была для меня непривычной.

Мне припомнилась рождественская трапеза в профессорском доме. На ней присутствовал Фридрих из Америки.

На стол подавали тушеное сердце, а пока нас обносили угощением, все хором пели Bonjour mon coeur![7]Тогда сердце мое открылось, ибо подобных вещей у меня в семье не было. Я же хотела создать новую семью, в которой легче дышать.

На прощание бабушка, которая сидела за столом, не переставая вязать, спросила, какой цвет я предпочитаю для будущего ребенка. Она хотела тотчас же приступить к работе.

– Шафраново-желтый, – ответила я, и все уставились на меня. Но будущая прабабушка все последующее время строго придерживалась моих указаний. Йонас даже сказал, что у них в деревне все охотно перешли на эту расцветку для детской одежды. Скажу заранее: когда ребенок родился, у него была желтуха, и на свете не существовало цвета, который подходил бы ему меньше, чем шафраново-желтый.

* * *

Когда Кора получила водительские права, мы начали довольно часто ездить в школу на машине ее матери. Меня одолевали неведомые мне раньше страхи, и я без устали призывала Кору ехать помедленнее.