Читать книгу "Мумия из Бютт-о-Кай - Клод Изнер"

Рука Эфросиньи с тряпкой застыла у оконного переплета.

— Да, но сам-то Жозеф шарантонец, по моей линии, а по отцу вообще потомственный голландец из Гронингена.

— Да, а мадам Таша и ее мать — они ведь еврейки, как и Дрейфус, не так ли?

— Ничего подобного! Мадам Легри — француженка, пусть только по мужу, мадам Херсон — русская, а Альфред Дрейфус — эльзасец. Вы имеете что-то против русских и эльзасцев?

Мишлен Баллю возмущенно выдохнула.

— Эти иностранки — еврейки, и Дрейфус тоже!

Эфросинья с грозным видом нависла над консьержкой. Она была крупнее и выше ее на голову. Мишлен Баллю съежилась.

— Если так рассуждать, то моя внучка Дафнэ — тоже иностранка, поскольку моя сноха Айрис наполовину англичанка, наполовину японка! И с теми, кому это не нравится, я готова разобраться!

— Но я ничего такого не имела в виду, — пошла на попятную консьержка, — я лишь сказала, что…

— Впредь думайте, прежде чем соберетесь что-то сказать, мадам Баллю! — Обе вздрогнули от неожиданности, услышав голос Жозефа.

— Успокойся, котик, мадам Баллю оговорилась, — поспешно сказала Эфросинья.

— У меня с собой заметка Эмиля Золя, напечатанная в «Фигаро» 16 мая. Я вам ее зачитаю, — заявил Жозеф. — «Мы готовы разрушить границы, мечтаем о содружестве народов… говорим, что все мы — братья, хотим избавить людей от нищеты, объединиться в сострадании к ним! Но есть среди нас горстка дураков и интриганов, которые кричат каждое утро: “Смерть евреям!”».

Жозеф читал страстно, голос его дрожал, и прохожие настороженно замедляли шаг. Эфросинья застыла от ужаса, но не решалась прервать его. Мадам Баллю готова была провалиться сквозь землю.

Закончив читать, Жозеф добавил:

— Мама, вытри поскорее стекла! мы там, внутри, чувствуем себя как в баке для кипячения белья! — И тут он заметил покупательницу. — О! Здравствуйте, мадам де Реовиль, прошу вас, заходите, я придержу дверь!

Бывшая мадам де Бри поднесла к глазам лорнет и высокомерно, словно сеньора своих вассалов, окинула взглядом всех троих. Ее лицо, и без того почти неподвижное из-за одностороннего паралича, казалось, окончательно окаменело. Ее теперешний супруг, полковник де Реовиль, вдалбливал ей: те, кто осмелится, вопреки исчерпывающим доказательствам, оспаривать тот факт, что капитан Дрейфус — предатель, враги Франции. Она пришла в книжную лавку «Эльзевир», чтобы заказать «Разочарованное сердце» Эдуара Дельпи,[49]но, услышав пламенную речь Жозефа, отказалась от своего намерения и молча прошла мимо магазина.

— Это, наверное, из-за погоды, — растерянно пробормотал Жозеф. — Похоже, собирается гроза, и нервы у всех шалят.

— Жожо, не сердись на Мишлен, у нее нет новостей от кузена, и это ее беспокоит. Ей бы так хотелось, чтобы мсье Легри помог ей и наведался к одной особе, торгующей антиквариатом…

— А сколько лет мсье Баллю? — спросил Жозеф.

— Тридцать четыре, — ответила консьержка.

— В таком случае, он сам отвечает за свои поступки. Если бы счел нужным, он прислал бы вам записку. Ну хорошо, — смягчился он, заметив слезы на глазах мадам Баллю, — я напомню Виктору про вашу просьбу, как только он почтит нас своим присутствием. Опять опаздывает…

— Осторожно! — схватила его за руку консьержка. — К нам идет Примолен, она всегда подслушивает… Здравствуйте, мадам Примолен, как ваше люмбаго, вам уже лучше? — заискивающе осведомилась она.

Виктор энергично крутил педали. Ему хотелось только одного — ехать куда глаза глядят, пытаясь убежать от своих страхов, от себя самого и даже от своей любви к Таша, потому что любовь эту разъедала ревность. Быстрая езда словно очищала его, ветер бил в лицо, и Виктору казалось, что он становится другим человеком.

Он мчался на набережную Малакэ в надежде наверстать время, потраченное на починку проколотой шины. Жозеф опять обвинит его в том, что он забросил работу в лавке. И будет прав. Если любовь к книгам и не ослабла в нем, с ней теперь соперничали не только увлечение фотографией, но и интерес к синематографу. Он нащупал бумажник, где лежал заветный кусочек картона:

Синематограф братьев Люмьер

Входной билет

Сеансы проводятся каждый день,

включая воскресенья и праздничные дни,

с 2 до 6 часов и с 8.30 до 10.30

Виктор был вчера в синематографе, но ему хотелось посмотреть все еще раз. Сюжеты коротеньких фильмов были очень простыми — это мог быть завтрак малыша, партия в карты или снос стены, которая, о чудо, тут же вырастала заново. Виктора потряс этот удивительный эффект. А в ленте, снятой в кузнице, с экрана внезапно повалил дым! Виктор предвкушал новые незабываемые впечатления: Жорж Мельес обещал показать в театре «Робер-Уден» эпизоды, которые снял в своем владении в Монтрее и в Нормандии летом с помощью кинетографа.[50]

Насвистывая мотив «Хабанеры» Эммануэля Шабрие,[51]он вошел в книжную лавку и, оставив велосипед в задней комнатке, проследовал к покупателям. Эфросинья Пиньо и Мишлен Баллю уже удалились: первая, взяв корзинку, пошла на рынок, вторая была вынуждена отправиться мыть ступени. Жожо беседовал с бывшим преподавателем химии из Коллеж де Франс, только что избавившись от будущего инженера, который искал книги о строительстве мостов и дорог.

— Рад видеть вас обоих! — приветствовал и Виктор. — Жозеф, вчера вечером я не успел показать вам кое-что любопытное. А на вас, мсье Мандоль, я очень рассчитываю…

— Речь пойдет о монографиях Шевреля?

— Нет, о загадочных формулах. Я переписал их из одной книжицы, которую показала мне дама. Она как раз обещала достать то, что вы ищете. Мсье Мори наверху?

— Он изучает последние поступления от букинистов, — сообщил Жозеф.

— Очень хорошо! — обрадовался Виктор. Он открыл свой блокнот и рассказал озадаченным слушателям, что формулы были записаны в крошечной книжечке, которую извлекли из желудка карпа.

— Бессмыслица! — пробормотал Жозеф.

— Минутку… Вы позволите? — Мсье Мандоль выхватил у Виктора блокнот и поправил пенсне. Cinnamum, murra — это просто. …nyx, us, ardu, oes — можно догадаться, что речь идет об onyx, tus, nardus и aloe, — пробормотал он.