Читать книгу "Тайные тропы - Георгий Брянцев"

Сегодня, в бессонную ночь, всплывали воспоминания, молодость казалась яркой и привлекательной. Юргенс чувствовал радость от сознания, что все эти важные события касались и его, что он в них участвовал, ему везло, он по-своему был победителем.

Часы показывали три ночи.

Юргенс поднялся, налил полный бокал вермута и поднес ко рту. На губах появилась довольная улыбка. Он вспомнил встревоженное лицо Ашингера и его слова: «Надо действовать, Карл!».

Идиот! Он думает, что Юргенс сидит сложа руки. Юргенс действует, и действует наверняка. Но он заботится только о себе; о себе и, может быть, еще о Гертруде. Он не хочет беспокоиться о ком-то другом. На земле слишком мало места, и плохо, когда многие тянут руки к одному куску хлеба.

Юргенс залпом выпил вермут и снова лег в постель. Зябко поеживаясь, натянул на себя одеяло по самую шею и закрыл глаза. Все из головы долой! Надо помнить лишь одно: двести девять — дробь — девятьсот два....

11

Перед рассветом в окно к Денису Макаровичу кто-то постучал, постучал тихо, одним пальцем. Изволин проснулся сразу. Не двигаясь, он прислушался, желая проверить, не ошибся ли. Через несколько секунд стук повторился. Денис Макарович осторожно поднялся с постели и на цыпочках подошел к окну. Оно, по обычаю, было завешено одеялом. Отодвинув его край, Изволин всмотрелся в темноту. У окна кто-то стоял, повидимому, мужчина: Денис Макарович разобрал очертания шапки на голове.

— Кто там? — приглушенно спросил Изволин.

Человек за окном приложил лицо к стеклу и ответил:

— Свой...

Голос показался Изволину знакомым, где-то он его слышал. Денис Макарович стал всматриваться в очертания лица, однако темнота скрывала его.

— Кто свой-то? — переспросил Изволин.

— Впустите, — проворчал незнакомец, — тогда и узнаете.

Денис Макарович медленно опустил одеяло и пошел к двери. Глубоко в сердце родилось волнение, оно усиливалось с каждым шагом. «Кто, зачем?» — беспокоила тревожная мысль. Изволин на секунду задержался у порога, потом решительно откинул крючок и распахнул дверь.

С улицы, пахнуло холодом. Изволин машинально застегнул ворот рубахи и выглянул наружу. Из темноты выплыла неясная фигура. Человек приблизился к двери, и теперь Денис Макарович ясно разглядел незнакомца. Он был одет по-крестьянски — поддевка, русские сапоги, на голове шапка-ушанка; лицо заросшее бородой, но молодое.

— Не узнаете, Денис Макарович? — устало проговорил незнакомец, поднимаясь на крыльцо.

— Нет, — ответил Изволин.

— А я вас сразу признал... по голосу...

Изволин промолчал. Он пытался вспомнить, где мог встречаться с этим человеком, но безуспешно. Однако, не было сомнения, что незнакомец знает его, Изволина, и пришел с каким-то делом.

— Пройдите, — сухо проговорил Денис Макарович и прислонился к косяку двери, пропуская в комнату гостя.

Когда дверь захлопнулась, незнакомец вздохнул и почти топотом попросил воды.

Изволин засветил коптилку, вернулся в переднюю и вынес ковш с водой. Незнакомец жадно припал к нему и, не отрываясь, осушил начисто.

— Ну, вот... теперь можно к разговаривать...

Денис Макарович принял пустой ковш и остановился у стола, намереваясь слушать.

— Я пришел с вопросом... Один человек интересуется: когда будут вареники с клубникой?

Лицо Дениса Макаровича просветлело, он улыбнулся.

— Когда привезешь Иннокентия. — Изволин подошел к гостю и крепко пожал ему руку. — От самого?

— От самого... Сашутку помните, вместе с Иннокентием тогда приезжал? Ну, так это я и есть.

— Вспомнил, вспомнил... А ведь я бы не признал.

— Да я и сам себя сейчас не узнаю, — гость погладил рукой обросшее лицо, — хоть в попы записывайся...

И гость и хозяин рассмеялись.

— Дело есть... — сказал тихо Сашутка, — серьезное дело

Денис Макарович пододвинул стул, сел рядом с Сашуткой и наклонил голову.

— Можешь говорить, чужих никого.

Гость говорил полушопотом. Изволин слушал внимательно, и чем больше подробностей он узнавал от Сашутки, тем серьезнее становилось его лицо.

— Плохо, плохо... — сказал Изволин. — Вот ведь неудача какая. Надо что-то делать...

Он встал, прошел в соседнюю комнату и, наклонившись над спящим Игорьком, осторожно коснулся головы мальчика.

— Сынок...

Игорек проснулся и удивленно посмотрел на Дениса Макаровича.

— Сынок, — шепнул Изволин, — быстро оденься, пойдешь к Никите Родионовичу.

12

Морозное утро висело над городом. Снег не падал, но в воздухе блестели, переливаясь в лучах негреющего солнца, мириады порхающих серебристых звездочек.

Ожогин шел по усыпанной снегом узкой дорожке следом за Игорьком. Мальчик шагал быстро и уверенно, не оглядываясь, не останавливаясь. Он вывел Никиту Родионовича на окраину города. Здесь уже не было тротуаров, мостовая с протоптанными пешеходами тропинками вела на выгон. Вдали чернела стена соснового бора. Улица была безлюдна. Небольшие деревянные дома с палисадниками стояли поодаль друг от друга. Когда-то заботливо выращенные фруктовые сады поредели, деревья вырубили на топливо, лишь молодняк сиротливо поглядывал из-за заборов.

Игорек остановился возле рубленого, выходившего тремя окнами на улицу, домика, присел на лавку у ворот и поднял «уши» своей шапчонки. Это условный сигнал. Ожогин замедлил шаг. Игорек поднялся с лавки, прошел несколько домов и повернул навстречу Никите Родионовичу — он проверял, нет ли хвоста за Ожогиным. Убедившись, что улица пуста, Игорек юркнул во двор. Его примеру последовал и Никита Родионович.

Во дворе их встретил звонким лаем небольшой, но очень лохматый пес. Он рвался с привязи, бросался к калитке, и Ожогину пришлось задержаться у самого входа.

На лай из дома вышел высокий, худой мужчина, в котором Никита Родионович, по описанию Изволина, без труда признал Игната Нестеровича Тризну. Большие глаза его, кроме скорби и тоски, казалось, ничего не выражали. Он был одет в поношенный шерстяной свитер и лыжные брюки, заправленные в сапоги.

— Верный! На место! — крикнул Тризна и, схватившись рукой за грудь, закашлялся. — Проходите в дом, а то он не успокоится.

Пес, виляя кудлатым хвостом, послушно полез в деревянную будку.

Дом состоял из двух комнат и передней. Внутри было чисто, уютно. Но на душе у Никиты Родионовича сразу же стало тягостно, тревожно, будто сюда вошло горе, и изгнать его невозможно. Вероятно, это впечатление создавал своим видом безнадежно больной Тризна.

Когда Игнат Нестерович усадил гостей и заговорил, гнетущее чувство рассеялось. Говорил Тризна приятным грудным голосом, отрывисто, глухо покашливая.