Читать книгу "Хроники неправильного завтра - Лев Вершинин"

На следующее утро его нашли. Я сделал для него все, что мог…

Через день после похорон я повез Джулию и Гейдара кормить лебедей в Национальный парк. К сожалению, мои дети лишены должного чувства естественности и при первой возможности норовят бросить внуков на нас с Бибигуль; мы, впрочем, не особенно сопротивляемся. Как каждый дед, я очень люблю своих озорников, да и они, мне кажется, чувствуют себя у нас свободнее, чем с родителями. Бибигуль в этот раз с нами не поехала.

У пруда мы постояли все вместе; потом малыши с няней отправились к аттракционам, а я присел на свою любимую скамью, первую у входа слева. Где же допущена ошибка? Ошибок не было. Но меня не оставляло ощущение, что я, впервые за много лет, оказался не больше чем пешкой в чьей-то длинной, хитро задуманной партии. Досадное происшествие с Холмсом лишило все происходящее какого-либо смысла: поднять руку на стина «Мегапола» — значит, перейти все границы не только допустимого, но и мыслимого. Во имя чего? Никак не оставляло воспоминание о гроссбухе с плодом ла на обложке. Я твердо решил любой ценой пощупать батумский Клуб Гимнастов-Антикваров…

У выхода из парка стояли два совершенно неприметных потребителя. Они позволяли себе то, что не принято среди порядочных людей: пасли меня, лишь для приличия прикрываясь развернутыми газетами. Законопослушному налогоплательщику, которого уже почти сорок лет ведут (а не пасут, как какую-то сявку!) виртуозы «Мегапола», невыносимо режет глаз топорная работа дилетантов. В этот день меня сопровождали Хайнц и Лопеш, сотрудники испытанные и достойные всяческих похвал. Я порекомендовал им проконсультировать любознательную парочку. Ни Хайнц, ни Лопеш до сих пор не вернулись. Думаю, они уже и не вернутся.

…Только что отстучало четыре пополудни. Бибигуль с детьми, наверное, уже на подлете к Гее-Элефтере. Надеюсь, малыши хорошо перенесли полет. Я же сижу в кабинете, спиной к стене, и стираю смазку с подарочного «кайзера». На прикладе — нашлепка: «Дорогому ученику от любящего учителя». Вот и дар Наставника Пака на что-то сгодился.

Болит сердце. Сильно болит. И ведь не приляжешь.

Пока Хозяйство не закрыто, Администратор из кабинета не уходит…

7

Если же алчет истины человек, но бредет во тьме, не имея свечи и не ведая пути, пойми и его, Добротворящий, чистого в незнании своем, и суди его не по ошибкам, неволею содеянным, иже избегнуть не дано оных и святейшим угодникам Твоим, но по искренней жажде духовной, боли сердечной и готовности бессловесной отдать жизнь и благо свои за други своя, знамые и незнамые. Пойми, а поняв — поддержи, ибо Ты веси, что в этих, заблудших ныне, но праведных, грядущее торжество Твое, Господи!

Рассказывает Акиба Д.Рубин, физик боэция.

47 лет. Гражданство двойное.

24 июля 2115 года по Галактическому исчислению.

Право же, никак не мог предположить, что такое произойдет. Однако же произошло. Полагаю, что Теодор Иоганнович Дуббо фон Дубовицки слыхом не слыхивал о некоем Гераклите, утверждавшем, что в одну и ту же реку дважды не входят. Во всяком случае, лично Дуббо украсил своей подписью удивительный и абсолютно нежданный документ, доставленный мне спецкурьером.

Вощеный пергамент, золотой обрез по краям; сверху, строго посередине, эмблема Объединенного Института Дальнего Космоса: символ бесконечности — восьмерка на боку, игриво орнаментированная сугубо паритетным количеством красных и белых звездочек. И, разумеется, девиз: «Urbi et orbi», то бишь — нам от мира скрывать нечего.

Первый лист занимало перечисление инстанций, ведомств и учреждений, удостоенных чести ознакомиться с копиями письма, адресованного мне. В числе прочих такой чести удостоились Центр Службы Контроля ЕГС и Центральная Контрольная Служба ДКГ (ну, этим сам Бог велел!), обе Академии (эти-то зачем?!), оба же Ведомства Дальних Перевозок (какой кошмар!) и так вплоть до загадочного ДБЛВК, мне неизвестного, зато единственного на обе державы и, наверное, тоже паритетного.

На втором листе было отпечатано собственно послание. Как положено, в две колонки. Правая половина открывалась обращением «Досточтимый сэр!», а левая, соответственно, «Уважаемый товарищ!».

Дальнейшие тексты были идентичны. Меня извещали, что:

а) простили мне необдуманные действия, совершенные из — б) политической незрелости, а отнюдь не по злому умыслу, и следовательно — в) приглашают (читай: приказывают) продолжить работу в клоаке (терминология моя. — A.P.), именуемой ОИДК.

Итого: требовали — подчинения, послушания и творческих успехов; обещали — звонки бубны за горами, журавля в небе и телушку за морем. Подписано: особо ответственные уполномоченные по обеспечению паритета Колин Г.Б.Лонгхэнд и Ю.В.Долгорукой.

Остаток листа занимало пурпурное факсимиле подписи Дуббо фон Дубовицки. В юности исследование сего графологического реликта доставило мне немало удовольствия и едва было не подтолкнуло к изучению психопатологии.

Физике, однако, я не изменил.

Итак, день начался с сюрприза. Приятного ли? Как сказать. От счастья я не запрыгал, но и выбрасывать цидулку не стал. Все-таки — дело, которому я отдал полжизни…

Похоже, сама природа возмутилась моей беспринципностью: ветер вырвал письмо из рук и, поиграв им, забросил в соседнюю лоджию. Я не стал предъявлять ему претензий: что толку спорить с темной стихией? Пришлось идти спасать документ. Я поспел вовремя. Трясущийся от злобы мальчуган уже пристроил роскошное послание к треноге и целился в эмблему из не менее роскошного арбалета.

— Простите, — заметил я, — разве можно стрелять в чужие письма?

Теперь целились в меня. Правда, недолго. Мальчик шумно выдохнул, ослабил тетиву и мотнул головой:

— Забери.

Не без опаски я открепил манускрипт и услышал не слишком приглушенное:

— Нгенг!

— Пардон, не расслышал?

— Нгенг! — убежденно повторил мальчик.

Жена в свое время называла меня по-всякому, институтские власти мало в чем уступали ей, да и в транспорте у нас не очень-то церемонный народ. Я даже составил словарик-определитель. Но «нгенга» там не было точно. Терпеть не могу лакун в интеллекте.

— Не откажите в любезности, молодой человек, пояснить мне значение термина «нгенг», — почтительно осведомился я у владельца арбалета.

— Нгенг и слуга нгенгов! — последовало развернутое объяснение. — Нгенги обкрадывают нашу планету!

Когда меня что-либо всерьез интересует, я становлюсь на удивление настойчивым и отважным. В ходе дальнейшего собеседования выяснилось, что мальчик — артист с Дархая, что арбалет — атрибут профессии, а слово «нгенг» имеет два основных значения: либо — весьма неприятный, злодышащий и мерзотворный глоррг, либо — просто и ясно — подхвостье оранжевой своры. Я попытался оправдаться. Мальчик непримиримо настаивал, что неглорргу в клоаке не место. За простое, понятное и такое земное понятие «клоака» я и уцепился.