Читать книгу "Орел приземлился - Джек Хиггинс"

Он начал говорить, поражаясь спокойствию своего голоса:

— Как известно рейхсфюреру, у англичан много десантно-диверсионных полков, так называемых «коммандос», но, возможно, одной из самых успешных была часть, созданная английским офицером Стирлингом, которая действовала в тылу нашего фронта в Африке. Специальная воздушная служба.

— А, да, этого человека они называли призрачным майором. Тот самый, которого так высоко ценил Роммель.

— Его захватили в плен в январе этого года, господин рейхсфюрер. По-моему, он сейчас в Колдице, но дело, которое он начал, не только продолжается, но и расширяется. Судя по нашей последней информации, в Англию вскоре должны возвратиться Первый и Второй полки Специальных военно-воздушных сил, а также Третий и Четвертый французские парашютные батальоны. У них даже есть польская Независимая парашютная эскадрилья.

— К чему вы все это ведете?

— Армия мало знает об этих частях. Считается, что их задачи секретные, поэтому мало вероятности, что кто-либо будет к ним придираться.

— Вы хотите выдать наших людей за поляков из этой части?

— Так точно, господин рейхсфюрер.

— А форма?

— Большинство из них в боевых условиях носят маскировочные халаты и брюки, похожие на эсэсовские, и красный берет английских парашютистов с особым значком — кинжал с крыльями и надписью: «Кто дерзает — побеждает».

— Ах, как драматично, — сухо заметил Гиммлер.

— У абвера большой запас обмундирования, принадлежавшего пленным, захваченным во время операций СВС на греческих островах, в Югославии и Албании.

— А снаряжение?

— Без проблем. Английский штаб Специальных операций до сих пор не осознал, до какой степени мы просочились в голландское движение Сопротивления.

— Террористическое движение, — поправил его Гиммлер. — Но продолжайте.

— Почти каждую ночь сбрасываются новые партии оружия, снаряжения для саботажа, радио для использования в полевых условиях, даже деньги. Но в штабе до сих пор не поняли, что все радиограммы, которые они получают, идут от абвера.

— Господи, — сказал Гиммлер. — И мы все еще продолжаем проигрывать войну. — Он встал, подошел к камину и погрел руки. — Переодевание в форму врага — вопрос весьма деликатный, оно запрещено Женевской конвенцией. Расплата одна — расстрел.

— Точно, господин рейхсфюрер.

— Тут, мне кажется, надо идти на компромисс. На десантниках под английской маскировочной формой будет обычная форма немецких солдат. Таким образом, сражаться они будут как немецкие солдаты, а не как гангстеры. Перед самым боем они могли бы сбросить свой маскарад. Согласны?

Лично Радлу идея эта показалась самой худшей из всего, что он когда-либо слышал, но он понимал, что спорить бесполезно.

— Как прикажете, господин рейхсфюрер.

— Хорошо. Все остальное мне представляется делом организации. Люфтваффе и военные корабли для перевозки. Здесь все просто. Директива фюрера откроет вам все двери. Есть еще что-нибудь, о чем бы вы хотели со мной поговорить?

— В отношении самого Черчилля, — сказал Радл. — Его брать живым?

— Если удастся, — сказал Гиммлер. — Мертвым, если по-другому не получится.

— Понятно.

— Хорошо, значит, я могу спокойно оставить дело в ваших руках. Россман даст вам особый номер телефона. Я хочу ежедневно знать о ходе дела. — Он положил донесения и карту в портфель и придвинул его Радлу.

— Как прикажете, господин рейхсфюрер.

Радл сложил бесценное письмо, положил его обратно в конверт и сунул в карман мундира. Взял портфель, свое кожаное пальто и пошел к двери.

Гиммлер, который было снова стал писать, позвал:

— Полковник Радл.

Радл повернулся.

— Господин рейхсфюрер?

— Ваша присяга германского солдата фюреру и государству. Вы помните ее?

— Конечно, господин рейхсфюрер.

Гиммлер поднял голову. Лицо его было холодным и бесстрастным.

— Повторите ее сейчас.

— «Клянусь богом исполнять эту святую клятву. Я буду беспрекословно повиноваться фюреру германского рейха и народа Адольфу Гитлеру, Верховному главнокомандующему вооруженных сил, и готов как храбрый солдат в любой момент отдать свою жизнь за присягу».

Глазница его снова горела, отрезанная рука болела.

— Отлично, полковник Радл. И помните одно: неудача — это признак слабости.

Гиммлер наклонил голову и продолжал писать. Радл поскорее открыл дверь и нетвердым шагом вышел.

* * *

Он решил домой в квартиру не идти. Вместо этого попросил Россмана высадить его на Тирпиц-Уфер, пошел к себе в кабинет и лег на маленькую походную койку, которая имелась на случай таких непредвиденных обстоятельств. Спал он мало. Как только закрывал глаза, всплывало серебряное пенсне, холодные глаза, спокойный сухой голос, высказывающий чудовищные мысли.

В пять часов, когда в конце концов он сдался и потянулся за бутылкой коньяка, ему стало ясно, что он должен провести это дело, но не для себя, а для Труди и детей. Надзор гестапо — это для большинства людей очень плохо.

— Но не для меня, — сказал он, снова гася свет. — Мне надо, чтобы сам Гиммлер шел по моему следу.

Все-таки он уснул. Его разбудил в восемь часов Хофер, принеся кофе и горячие рогалики. Радл поднялся, подошел к окну, жуя на ходу рогалик. Утро было серое, шел сильный дождь.

— Бомбежка была сильная. Карл?

— Не слишком. Я слышал, что восемь «ланкастеров» сбито.

— Если вы заглянете во внутренний карман моего мундира, то увидите конверт, — сказал Радл. — Я хочу, чтобы вы прочли лежащее в нем письмо.

Он ждал, глядя на дождь. Хофер смотрел на письмо, и вид у него был потрясенный:

— Что это означает, господин полковник?

— Дело Черчилля, Карл. Оно продолжается. Так хочет фюрер. Мне этой ночью сказал сам Гиммлер.

— А адмирал, господин полковник?

— Не должен ничего знать.

Хофер уставился на него в искреннем замешательстве, держа в руке письмо. Радл взял его у него и поднял кверху:

— Мы маленькие люди — вы и я, — попавшие в очень большую паутину, и должны ступать осторожно. Эта директива — все, что нам надо. Приказ самого фюрера. Вы понимаете?

— Думаю, что да.

— Мне вы доверяете?

Хофер встал по стойке «смирно».

— Я никогда в вас не сомневался, господин полковник. Никогда.

Радл почувствовал, как в нем подымается волна признательности.

— Хорошо, тогда мы продолжим то, о чем я говорил в строжайшей тайне.