Читать книгу "История мира в 10 1/2 главах - Джулиан Барнс"

Грег был самый обыкновенный олух. Не то чтобы мне хотелось чего-то другого, когда я его встретила. Он уходил на работу, приходил домой, бездельничал, пил пиво, уходил добавлять с приятелями, иногда слегка поколачивал меня, вечером после получки. Мы жили не так уж плохо. Спорили насчет Пола, конечно. Грег говорил, я должна его кастрировать, чтоб был не такой агрессивный и не царапал мебель. Я говорила, это тут ни при чем, все кошки царапают мебель, наверно, надо купить ему специальный шесток, обитый материей. Грег сказал, почем я знаю, может, он решит, что его поощряют, и начнет царапать вообще все подряд? Я сказала, не изображай из себя идиота. Он сказал, это научный факт: если кота кастрировать, он станет менее агрессивным. Я сказала, а по-моему, наоборот — если его покалечить, он скорее станет злобным и раздражительным. Тогда Грег взял наши здоровые ножницы и сказал, ладно, а почему бы нам не проверить, черт возьми? Я завопила.

Я бы не дала ему кастрировать Пола, хотя он и правда изрядно попортил мебель. Потом я кое-что вспомнила. Северных оленей тоже кастрируют. В Лапландии, знаете. Выбирают большого самца, кастрируют, и он становится ручным. Потом вешают ему на шею колокольчик, и этот головной, как его там называют, ведет остальных оленей куда захочется пастухам. Так что резон тут есть, но я все равно против. Кот не виноват, что он кот. Грегу я, конечно, ничего про этих, с колокольчиками, не рассказала. Иногда, если он пускал в ход руки, я думала, тебя бы первого кастрировать, может, ты станешь менее агрессивным. Но я никогда этого не говорила. Что толку.

Мы часто ругались, когда речь заходила о животных. Грег считал меня дурой. Как-то я сказала ему, что всех китов переводят на мыло. Он засмеялся и ответил, что это неслабо придумано — какая никакая, а все польза. Я разревелась. Наверно, не столько из-за его слов, сколько вообще из-за его отношения к этим вещам.

О самом серьезном мы не спорили. Он просто говорил, что политика — мужское дело, а я сама не соображаю, что несу. Дальше наши беседы о вымирании планеты не заходили. Когда я говорила, что меня волнует, как поведет себя Америка, если Россия ей не уступит, или наоборот, или что-нибудь насчет Ближнего Востока, он говорил, а мне не кажется, что это у меня предменструальный синдром? Сами понимаете, какой уж тут разговор. Он и не собирался обсуждать эти темы, спорить со мной. Как-то я сказала, может быть, это и впрямь предменструальный синдром, и он сказал, ну да, так я и думал. Я сказала, да нет, послушай, может, женщины ближе к миру. Он сказал, о чем это я, а я сказала, ну, все ведь связано, правда, и женщины больше связаны со всеми природными циклами, рождением и возрождением планеты, чем мужчины, которые только оплодотворители, если уж на то пошло, а раз женщины живут в гармонии с миром, то когда на севере происходят ужасные вещи, вещи, угрожающие самому существованию планеты, женщины, может быть, чувствуют это, чувствуют же некоторые приближение землетрясения, вот, наверно, отсюда и ПМС. Он сказал, курица ты безмозглая, потому-то политика и есть мужское дело, и достал из холодильника еще пива. Через несколько дней он сказал мне, ну и как там насчет конца света? Я посмотрела на него и ничего не ответила, и он сказал, так я и думал, весь этот твой предменструальный синдром только оттого, что у тебя был месяц на носу. Я сказала, ты меня так злишь, что я даже хочу конца света, чтобы ты остался в дураках. Он сказал, жаль, жаль, вот видишь, какая штука, я ведь, по-твоему, только оплодотворитель, но я уверен, что другие оплодотворители там, на севере, как-нибудь да разберутся.

Разберутся? Так говорят сантехники или работяги, которые приходят латать крышу. «Ладно, авось разберемся», — говорят они и подмигивают этак по-приятельски. Ну, а теперь-то разобраться им не удалось, правда? Ясное дело, не удалось. И в последние дни кризиса Грег не всегда приходил домой по ночам. Даже он наконец заметил и решил поразвлечься напоследок. В каком-то смысле я не могла его винить, да он бы и не признался. Он сказал, что не приходит, потому что ему надоело слушать мой нудеж. Я сказала, что понимаю и все нормально, но когда я объяснила ему, он взъерепенился. Сказал, если ему захочется подшустрить на стороне, то это будет не из-за мировой ситуации, а потому, что я ему плешь проела. Они просто не видят связи, правда? Когда мужчины в темно-серых костюмах и галстуках в полоску там, на севере, принимают, как они выражаются, известные меры предосторожности, мужчины вроде Грега, в теннисках и ремнях, здесь, на юге, начинают засиживаться в барах и снимать девочек. Они бы должны понять это, правда? Должны бы признать.

Так что, когда это случилось, я не стала ждать Грега домой. Он где-то заливал в себя очередную кружку пива и говорил, что эти парни на севере во всем разберутся, а пока почему бы тебе не посидеть у меня на коленях, цыпочка? Я просто взяла Пола вместе с его корзиной, захватила с собой побольше консервов и несколько бутылок воды и села в автобус. Я не оставила записки, потому что говорить было нечего. Вышла на конечной, на Гарри Чен авеню, и пошла пешком по Эспланаде. И угадайте-ка, кто там грелся на крыше машины? Сонная, мирная трехцветная киска. Я погладила ее, она замурлыкала, тогда я сгребла ее в охапку, один-двое прохожих остановились посмотреть, но не успели они раскрыть рот, как я уже свернула за угол, на Герберт-стрит.

Грег рассердился бы, узнай он про лодку. Но он только один из четырех хозяев, а если все они собираются коротать последние дни, напиваясь в барах и снимая девочек из-за мужчин в темно-серых костюмах, которые, по-моему, кастрировали сами себя уже много лет назад, то лодка им вряд ли понадобится, правда? Я погрузилась, а когда отчаливала, увидела, что пестренькая, которую я дела не помню куда, сидит на корзинке Пола и смотрит на меня. «Ты будешь Линда», — сказала я.

x x x

Она покинула мир в месте под названием Докторова балка. Там, где кончается Эспланада в Дарвине, за зданием АМХ современной постройки, извилистая дорога ведет вниз, к заброшенному лодочному причалу. Просторная автомобильная стоянка на солнцепеке обычно пустует, Машины бывают здесь, только когда туристы приезжают поглазеть, как кормят рыбу. Теперь ничего больше в Докторовой балке не происходит. Каждый день во время прилива сотни, тысячи рыб собираются у самого берега и ждут, чтобы их покормили.

Она подумала, как доверчивы рыбы. Они, наверно, считают, что эти двуногие великаны дают им еду по доброте душевной. Может, поначалу так оно и было, но нынче вход сюда стоит два с половиной доллара для взрослых, полтора для детей. Странно, почему туристов, которые останавливаются в больших отелях вдоль Эспланады, это не удивляет. Но люди перестали задумываться о том, что происходит вокруг, — всем некогда. Мы живем в мире, где надо платить, чтобы дети могли посмотреть, как кормят рыбу. Теперь эксплуатируют даже рыб, подумала она. Эксплуатируют, а потом травят. Весь океан постепенно наполняется ядом. Рыбы тоже умрут.

Докторова балка была безлюдна. Отсюда уже почти никто не плавал: все давным-давно перебрались в специально оборудованный порт. Однако на скалах до сих пор лежали две-три лодки, видимо, брошенные хозяевами. На одной из них, серо-розовой, с обломком мачты, было написано: «НЕ ПРОДАЕТСЯ». Это всегда забавляло ее. Грег и его друзья держали свою маленькую лодчонку позади этой, подальше от места кормления рыб. Скалы здесь были завалены металлоломом — двигателями, котлами, клапанами, трубами, оранжево-красными от ржавчины. Проходя мимо, она вспугнула две-три стайки оранжево-красных бабочек, поселившихся среди этого металлического хлама, который обеспечивал им маскировку. Что мы сделали с бабочками, подумала она; вот где мы заставили их жить. Она перевела взгляд на море, с зарослей невысоких мангровых деревьев, подымающихся вверх по берегу, мимо цепочки маленьких танкеров к низким, горбатым островам на горизонте. Таким было место, где она покинула мир.