Читать книгу "Стать японцем - Александр Николаевич Мещеряков"

социальную принадлежность. Поскольку идеалом выступала неизменность порядков, одежда также менялась мало. В связи с этим одежда европейцев вызывала недоумение. Не только своим необычным кроем, но и непостоянством. Испанец Родриго Виверо, который в 1609 г. потерпел кораблекрушение у берегов Японии, приводит слова японского чиновника, возмущенного «разнообразием их [европейцев] костюмов — области, в коей испанцы столь непостоянны, что-де каждые два года одеваются на иной лад». Что до самой Японии, то этот чиновник похвалялся тем, что «его народ более тысячи лет не изменял своего костюма»71. Феликс Мейлан, глава голландской торговой фактории в 1826—1830 гг., подтверждал, что за два с лишним истекших века положение не изменилось: «Для нас, европейцев, наши одежды и наряды — уже совсем не те же, что у наших отцов, не говоря уже о дедах; они не имеют ничего общего. Если же посмотреть на изображения японцев, которые жили триста лет назад, и сравнить их с картинами, на которых представлены их потомки, то окажется, что их одежда и прически не претерпели никаких изменений. Приверженность японцев к неизменности их старомодных одежд позволяет им избежать дорогостоящих и бессмысленных трат, связанных с изменением моды»72.

Одежды высших придворных, аристократов, князей, сёгуна и императора волочились по полу. Одежды аристократок представляли собой многослойные (до 12 слоев) халатообразные накидки с подобием шлейфа. Аристократы в Киото и высокопоставленные самураи носили шаровары (нагахакама), штанины которых были намного длиннее ног. Такие одежды ско-

того, ч тобы демонстрировать знание правил церемониально-сги, направленных на поддержание иерархии. Подавление «естественности», сокрытие ее (тела) делало его человеком «культурным», отличным от животного. Именно поэтому Ямага Соко полагал, что назначением обуви является вовсе не удобство, а сокрытие ступней от посторонних взглядов. Он же писал и о том, что неподобающая одежда и облик являются фактически проявлением агрессивности, которую следует подавлять. Сочетание короткой одежды, неопрятной прически, обнаженных локтей, сжатых кулаков, злобно блестящих глаз, устрашающего вида, грозного меча, незнания классических текстов и невежливых речей являлись для него признаками неверного понимания «пути самурая»75.

Носители власти и авторитета ассоциировали себя с неподвижностью, а не с движением. Японский император позиционировался в качестве земного воплощения неподвижной Полярной звезды, вокруг которой другие звезды ведут свой «хоровод». Отношения государя и подданного «клонировались» на всех социальных уровнях: вступая в контакт с «подчиненными», человек более высокого статуса всегда занимает неподвижное положение — он сидит, к нему приближаются. В связи с этим двигательная активность аристократов близилась к нулю. Они редко покидали пределы столицы. Высшие аристократы передвигались либо в повозке, запряженной медлительными волами, либо в паланкине. В качестве доказательства безумия императора Кадзан (984—986) средневековое сочинение «Великое зерцало» приводит такой факт: этот государь вознамерился сесть на коня76. С течением времени сёгунский двор в Эдо все более приближался по признаку подвижность/непод-вижность к императорскому окружению, сёгуна («грозного» военачальника) и князей никогда нельзя было увидеть на коне. Таким образом, скорость передвижения тела, являющаяся на Западе одним из маркеров высокого социального положения, в Японии такой роли не играла.

Общим требованием к одежде был ее неброский цвет. Элита избегала в одежде ярких цветов, которые считались атрибутом людей «низких». Рекомендовалось избегать и крупны,х гербов, узоров и широких полос, всего того, что «бросается в глаза»77.

процессии князя или же высокорангового самурая помещали человека с острым зрением, в обязанности которого входило определение герба на флажке встречной процессии.

Помимо самураев, гербы украшали и одежду любого городского мужчины, который обладал хоть каким-то положением. В отличие от крестьян горожане (как и самураи) обладали фамилиями, зрительным выражением которых и служил герб. Гербы имели такое широкое распространение, что шведский врач и ботаник Карл Тунберг (Thunberg, 1743—1828), побывавший в Японии в качестве члена голландской миссии в 1775—1776 гг., даже предполагал в них меру, направленную против воровства — «чужой» герб был виден всякому78.

Семейный статус женщины обозначался с помощью нескольких маркеров. Замужние женщины чернили зубы, выщипывали брови, белили лицо, красили губы, делали особую прическу и завязывали пояс на кимоно спереди (девушки — сзади).

Японцы предстают перед нами как люди крайне чувствительные в отношении одежды. В произведениях японской литературы (как древней, так и средневековой) описания внешности персонажей редки, в портретных изображениях лица высокопоставленных людей лишены, как правило, индивидуализирующих черт, они больше походят на маски, чем на реальных, неповторимых и уникальных людей. Японский портрет характеризуется тем, что лицо как бы «смазано», глаза почти что закрыты или же только намечены. Европейская идея о том, что «глаза — зеркало души», была японцам чужда. Итальянский торговец и искатель приключений Франческо Кар-летти (1572—1636), побывавший в Японии в 1597—1598 гг., писал о том, что местный идеал красоты предполагает не большие, а маленькие глаза79.

Чем выше был статус изображаемого человека, тем меньше в нем «портретного» сходства. Люди высокого статуса (как мужчины, так и женщины) покрывали свое лицо толстым слоем грима, создавая дополнительный социальный маркер и дополнительную защиту от злых духов, чужих глаз и сглаза. Этой же цели служили и внушительные зонты, которые — вне зависимости от погоды — слуги несли над знатным человеком во время его выходов за пределы дома.

жей» того времени также имеют мало общего с самим объектом, поскольку цель состояла в изображении того, чему надлежит быть, а не того, что есть на самом деле)81.

Душа японца (во всяком случае, обладающего определенным статусом) была заключена не столько в чертах лица и или в глазах, сколько в одежде, ее аксессуарах и прическе. Одежда придавала телу необходимый половозрастной и социальный статус, индивидуальные черты лица лишь «затемняли» его. «Портрет» человека того времени — это всегда портрет должным образом одетого человека. Именно соответствие изображаемого своему статусу и есть его «портретное сходство».

Многочисленные обряды и обыкновения, связанные с одеждой, свидетельствуют о тождественности человека и его одежды.

Сразу после рождения младенец еще не считался «человеком» (именно поэтому в этом возрасте и был возможен инфантицид). В течение нескольких дней после рождения младенца не одевали в предназначенную для него одежду, а кутали в материнскую набедренную повязку (косим аки),