Читать книгу "Содержанки - Татьяна Веденская"

– Испания! – с восхищением пробормотала Дашка и перевела взгляд на меня. – Ну у тебя и жизнь! А где вы с ней познакомились, с Мариной?

– На работе, – после некоторого раздумья выпалила я.

Марина каким-то боком услышала наш разговор и обернулась. Ухмыльнувшись, она кивнула.

– Вы тоже экономист? – уточнила Дашка.

Я вдруг почувствовала приступ аллергии, закашлялась так, что не смогла сразу остановиться.

– Ну а как же, – ехидно подтвердила Марина. – Сейчас без экономики никуда. Но раньше я была врачом. И работала вот тут, вместе с Агатой. – Марина кивнула на подругу в белом халате.

– Ну, посидите здесь. – Агата показала нам скамейку возле какого-то кабинета.

Мы усадили Дашу, и та моментально принялась читать рекламные буклеты и проспекты о каких-то диких препаратах от всего на свете – все это в избытке валялось на тумбе рядом.

– Давайте-ка мы с вами кое-что обсудим, – тихо бросила мне Агата.

Мы с Мариной переглянулись. Потом я повернулась к Дашке и спросила, сможет ли она на пять минут остаться одна. Она не возражала. О настоящей цели нашего визита в этот «дом скорби» она пока что не догадывалась. Ее пухлые ручки сцапали брошюру об ожирении, и она погрузилась в чтение.

Я зашла в кабинет, Марина прикрыла за нами дверь. Агата провела быстрым взглядом по стерильным стенам, потом подошла, достала из шкафчика кувшин и налила в него воды. На двух подоконниках здесь стояло несметное количество горшков с цветами, которые она принялась поливать.

– Она-то вообще сама что думает? – спросила наконец Агата.

Я вздохнула.

– Ей семнадцать лет, у нее мать пьет целыми днями. Живут в двух комнатах втроем, когда собутыльников нету. Она ни о чем вообще не думает, что совершенно ясно.

– Но мы не можем ничего делать против ее желания. Это незаконно. Она должна подписать бумаги.

– Подпишет, – с уверенностью сказала я, хоть и не было у меня к тому никаких реальных оснований.

– Я не знаю… – Агата переглянулась с Мариной. – Она же не рожала. Мы не рекомендуем делать первый аборт. Это может сказаться на всей ее дальнейшей жизни.

– Это? – Я почувствовала злость. – Что – «это»? Да если мы «это» не сделаем, оно и скажется на всей ее дальнейшей жизни. Отца у ребенка нет, профессии у матери тоже. Я, конечно, им помогаю, но у меня самой нестабильная работа. – Я переглянулась с Мариной. – Я в любой момент сама на улице могу оказаться.

– Аборт – это серьезно, – покачала головой Агата.

– Сколько? – задала я наконец самый простой и понятный вопрос.

Я знала, как это все работает. Самое главное не то, что написано в карте или как все обстоит на самом деле. Самое важное – это что Даше скажет врач. Можно ведь сказать, что аборт опасен и что ребенок – счастье, а можно сказать, что есть какие-то проблемы со здоровьем, ребенок, например, не шевелится (не уверена, что он уже должен шевелиться на этом сроке, но какая разница). Можно много чего сказать, чтобы убедить девочку в том, что это не стоит делать прямо сейчас. Любит она мальчика Юру? Ну и отлично! Найдем мы ей Юру, и они еще поженятся, они еще нарожают кучу детей. Ну куда самому Юре сейчас ребенка, ведь он только что поступил в институт, ему учиться надо. Она что же, хочет испортить ему жизнь? Хочет, чтобы он всю жизнь потом жалел? Ну какие ее годы? Детей надо рожать в браке.

– Юля? Но ведь… Я не понимаю! – Даша переводила взгляд с меня на Марину, с Марины на Агату.

Агата была просто прекрасна. Она была убедительна на все тридцать тысяч рублей, которые я передала ей, пока она поливала цветы. Она говорила о вреде ранних родов, о том, что женское тело до двадцати лет не очень-то готово к беременности, что могут быть проблемы.

– Дашенька, ну ты сама подумай. Раз доктор говорит! – вторила Марина Агате.

Я смотрела в окно. Все было достаточно омерзительно и неприятно, но было видно, что Дашка поддается влиянию. Агата могла быть очень жесткой, как оказалось. И даже жестокой. Фраза из серии «ты что, хочешь родить урода», прозвучала очень убедительно. А я… смотрела в окно.

Иногда надо делать то, что нужно делать. И пусть это неприятно, пусть это ужасно и ляжет рубцом на моей душе, что ж – я готова платить эту цену. Даша – самый главный человек в моей жизни. Я держала ее на руках с первого дня, как ее принесли из роддома. Я разводила сладковатую жирную молочную смесь, чтобы накормить ее. Мать уходила по вечерам куда-то со словами, что мы обе испортили ей жизнь. А я смотрела на Дашку, и моя жизнь приобретала смысл. Я просто не могу ей позволить спустить все свое будущее в унитаз.

– У тебя еще будет куча детей. Ты вот скажи, ты за эти три месяца к врачу ходила?

– Нет! – покачала головой Даша. На глазах ее были слезы. – А надо было?

– А ты как думаешь! Если ты собиралась стать матерью, ты должна была уже сдать все анализы. Какая у тебя группа крови? Какой резус-фактор? А у отца какой?

– Я не знаю своего отца! – пробормотала Даша и разрыдалась.

Марина и Агата переглянулись.

– Отца ребенка.

– А!

– Так, давай-ка мы с тобой, деточка, успокоимся. Ты хочешь жить долго и счастливо со своим Юрой?

Программа исполнялась профессионально. Было видно, что Агата делает это не в первый раз. Я отвернулась и принялась разглядывать пожилых людей в парке, что сидели на лавочках. Потом они ушли и прибежала девчонка, которая стала кидать палку своему всклокоченному пуделю. Потом пришли два мужика. Они курили и что-то бурно обсуждали. Я, разумеется, не слышала, о чем они говорили, но было видно, что они вполне друг с другом согласны. Потом они достали из полиэтиленового пакета две банки пива и закурили по новой сигарете… Неожиданно из боковой двери больницы вышел мужчина. И даже не вышел, а выскочил, словно выпущенная из подводной лодки торпеда. Ничего особенного, вернее, ничего такого, чего бы я не видела раньше. Мужчина как мужчина, он прошел мимо пьющих пиво приятелей, не посмотрев в их сторону. Потом вдруг так же резко остановился и застыл на месте, словно бы им овладела какая-то внезапная мысль. Прошла минута. Он огляделся вокруг в растерянности, увидел пустую лавочку и подошел к ней. Он был одет в форменный медицинский костюм небесно-голубого цвета и белые кроссовки. Он не присел, а скорее упал на лавку и, сгорбившись, уронил лицо в ладони и так застыл без движения. На вид ему было лет сорок, в хорошей физической форме, ладони большие, закрывали практически все лицо. Мужчина был чем-то сильно расстроен.

Нет. Расстроен – это слабо сказано. Он был потрясен и подавлен. Сидел без движения, погруженный в себя настолько, что даже грохот проезжающей мимо тележки не отвлек его. Мне стало интересно, что его могло так расстроить. Смерть близкого человека? Может, его жена бросила? Или он сам узнал о своем страшном диагнозе? Хотя, судя по костюму, он был не пациентом, а врачом. Что бы это ни было, это было что-то с трудом переносимое. Мне знакомо это состояние, когда сидишь, полностью погружен в собственные мысли, пришибленный собственной бедой, когда реальная жизнь, отделившись, уходит куда-то за ватную пелену, из-за которой не проникают даже звуки. Чтобы в этот момент принять какое-то самое простое решение, достать из кармана телефон, позвонить кому-нибудь или просто решить, куда идти, требуется много времени, в сотню раз больше, чем обычно.