Читать книгу "Дела человеческие - Карин Тюиль"

– Вы такая красивая! Похожи на Фэй Данауэй.

По ее взгляду он понял, что Китри Валуа представления не имеет о том, кто такая Фэй Данауэй, она слишком молода – даже еще не появилась на свет, когда американская актриса стала знаменитой после выхода картины «Бонни и Клайд», Жан с первой женой трижды смотрел этот культовый фильм. Показав на свою рубашку с двумя расстегнутыми пуговицами, под которой виднелась гладкая, без единого волоска грудь, он, запинаясь, проговорил:

– Посмотрите, до чего меня довели.

Это ее рассмешило. Она села напротив него в тускло-рыжее кожаное кресло, прижав к себе сумочку.

– Расслабьтесь, никто ее не отнимет, – с улыбкой заметил он.

Она заказала коктейль Last train to Shanghai[18], а он – сухой мартини. Он рассказал ей, что Хемингуэй вместе с участниками французского Сопротивления освободил бар «Рица» от немцев и на радостях выпил пятьдесят один сухой мартини и что этот бар долгое время был открыт только для мужчин. «К счастью, времена меняются», – заключил он. Она была не из тех девушек, которые напомнили бы ему, что и поныне существует слишком много мест, куда женщинам хода нет, в частности, сфера власти; она принадлежала к категории женщин, не оспаривающих владычество мужчин, избравших, напротив, путь сотрудничества и социального восхождения не вопреки, а благодаря мужчинам. Она чем-то походила на прилежную, добросовестную ученицу, и ее чуть старомодный образ очаровывал Фареля, ведь обычно девушки ее возраста одевались одинаково – джинсы, майка, свитер, – а у нее был собственный стиль, смесь буржуазной классики и хипповых фантазий. Ему очень нравилось элегантное звучание ее старинного имени – Китри, – и пока он ее ждал, нашел кое-что о нем в интернете.

– Ваше имя – римское, оно означает «спокойная». Вы и вправду такая?

Она покраснела. Это его возбуждало: она какая угодно, только не спокойная, эта маленькая шлюшка. Еще он узнал, что имя Китри носила дочь правителя Галисии. Отец хотел насильно выдать ее замуж, но она сбежала. Затем тайно крестилась и посвятила себя служению Господу. Но прислужники отца нашли ее, и 27 мая 477 года она была обезглавлена. Жану нравились романтические истории. Час спустя, неспешно выпив два коктейля, Жан пригласил ее напоследок еще немного выпить, но уже в его рабочем жилище на улице Понтье. Она бурно восторгалась, рассматривая его фотографии с самыми влиятельными политиками планеты, а он тем временем прикидывал, не слишком ли поздно он принял виагру и найдется ли у него упаковка непросроченных презервативов.

– Вы встречались с Горбачевым? И с Манделой? И с Обамой?

– Да, милая, – ответил он, нежно гладя ее волосы. – Но поверь, мне куда больше хотелось бы оказаться с тобой.

Остановившись перед огромным книжным шкафом, набитым политическими трудами, мемуарами, томами «Библиотеки Плеяды», она спросила, читал ли он все эти книги. Да, все, ответил он и с этими словами, сняв с полки «Мемуары» Сен-Симона, вручил ей. Она поцеловала его в щеку, что-то пролепетала про слишком щедрый подарок, она была такая живая, трогательная, сексуальная и к тому же хотела произвести хорошее впечатление – слушала его, изображала любознательность и искренний интерес; она подобострастно задавала вопросы, как будто по итогам вечера он должен был поставить ей оценку, – однако, судя по его воспоминаниям, тогда ничего не произошло. Поцеловав ее, он спросил, не хочет ли она заняться любовью с «утомленным великим офицером», вместо ответа она нервно рассмеялась, он раздел ее и лег сверху, раздвинул ей ноги, стал ласкать гладко выбритую вульву, однако эрекции у него не наблюдалось. Она была очаровательной, чуткой, долго целовала и гладила его, даже взяла в рот его пенис, но все безрезультатно, в тот вечер они только утомили друг друга и в конце концов сдались. Среди ночи он прижался к ней, она проснулась, он взял ее руку, положил на свой член и попросил: «Не оставляй меня вот так, ни с чем, попробуй еще разок», – и она стала ласкать его, не требуя своей доли удовольствия, как часто поступают молоденькие женщины: они даже не стараются установить равное соотношение сил, зная, что с первого раза ничего не решают, что их сила – только в молодости, и даже не пытаются перехватить инициативу; они сделают это потом, благодаря своей сексуальной энергии и уверенности в себе – всему тому, чего сам он с возрастом неминуемо лишится. Потом, когда она его захомутает, для него будет уже поздно: она приручит его, как домашнее животное.

Когда он проснулся, она гладила Клода, который вытянулся на своем лежаке, положив морду на лапы, и, кажется, решил умереть; Жан смотрел на нее и чувствовал себя паршиво, она была слишком молода, а у него осталось слишком мало сил, меньше, чем требовалось для служебного романа, к тому же у него давно прошла тяга к запретному; он все познал, все попробовал: мужчин, женщин, групповой секс в клубах, в номерах отелей и домах влиятельных друзей, притом что ни Клер, ни Франсуаза, довольно консервативные и даже несколько стыдливые, так об этом и не узнали. Некоторые уверяли, будто он «двустволка», но они ошибались, он был гетеросексуален: посреди его карьеры у него и вправду случилось небольшое приключение с мужчиной, но он пошел на это только из профессионального любопытства. А к семидесяти годам наконец-то стал моногамным, с усмешкой думал он. Сейчас он больше всего хотел только одного – чтобы Китри ушла, и как можно скорее. Девушка явно была не лишена проницательности: она улыбнулась и сказала, что у нее «много работы». Встала, выпрямилась, растянув гибкие молодые мышцы, и он залюбовался ее крепким телом, гладкой, матовой, безупречной кожей, густыми и блестящими каштановыми волосами, волной падавшими на спину, а когда она повернулась к нему, увидел ее круглые груди с торчащими кверху сосками, ее юный лобок, и у него произошла эрекция, он почувствовал прилив энергии, бросился на нее, прижался сзади, грубо сдернул с нее трусики и вошел в нее на краю кровати; резко вытащив член, изверг семя ей на спину с таким громким хрипом, что она проговорила: «Я думала, ты умер». «Не путай меня с Феликсом Фором[19], детка», – отозвался Фарель, грубо оттолкнув ее от себя; он разом помрачнел, его внезапно охватило неодолимое желание остаться в одиночестве. Он заявил, что ему пора готовиться к утреннему интервью, она механически, без единого упрека, натянула одежду и, прижимая к себе книжку, ушла так же незаметно, как и пришла, – похоже, девушка оказалась с понятием.

Когда Жан увидел смятые простыни и Клода, который растянулся на полу, положив голову на лапы, глядя в пустоту бесконечно грустными глазами и не притрагиваясь к миске с мясом, поставленной перед ним еще накануне, он вспомнил Франсуазу, как она постоянно повторяла, с подчеркнутой нежностью гладя собаку: «Клод – сын, которого ты мне подарил»; он раскаивался в том, что произошло, ему ее не хватало, она была ему нужна, его мучили страшные угрызения совести, оттого что он затеял интрижку, в то время как она чудом не убила себя. Он позвонил своему тренеру и отменил занятие, поскольку совсем выдохся; после эфира на радио он поедет к Франсуазе и убедит ее вернуться. Теперь он был совершенно уверен, что у него нет больше сил на женщин, на непомерные требования, которые предъявляет любовь; впервые в жизни он мечтал о стабильности и ясности. Фарель не утратил самоуверенности и не сомневался, что она уступит: на что ей еще рассчитывать в ее-то возрасте? Долгие годы он боялся ее потерять: а вдруг ее украдет у него кто-то из собратьев-журналистов, или бойкий репортер, или харизматичный политик, или один из беспринципных говорунов, целыми днями роящихся у нее в редакции; он вращался в среде, где женщину оценивают по тому, насколько влиятелен мужчина, с которым она появляется в обществе, в этом замкнутом мире, где ими легко обмениваются, – эндогамия[20], в сущности, тот же принцип «все для своих». А теперь? Теперь ему больше нечего было бояться, возраст начисто лишил ее эротической привлекательности.