Читать книгу "Малая Пречистая - Василий Аксёнов"

– Ну?

– Да не в ну, а в двести рубликов.

– Ого!

– Ого… Тёлку на мясокомбинат свёл, чтобы с долгами рассчитаться.

– Да-а.

– А мне, падла, до сей поры пятёрку не отдал. И на глаза-то всё никак не попадатся… сдох будто, так бы и подумал, ежлив «концерт» его вчерась не слышал бы своими вот ушами.

– Да-а, – скорее вздохнул, чем слово вымолвил Тарас Анкудинович, про известь вспомнив, может быть, про поросёнка ли. – Каких только земля наша не носит.

– И всё-ж-таки смешно, – сказал Захар Иванович.

– Чё смешно? – спросил Тарас Анкудинович.

– Да то – откэль ты знашь, что девка Танькина спала за занавесками-то, за двумя?

– Да брось ты.

– Ладно.

Солнце бежало к своему зениту. Рыжий кобелёк мышковал, с визгом то исчезая в норе по грудь, то выбираясь на свет и виновато озираясь грязной мордой: мол, пока нет, но, один хрен, мышку эту я добуду. Совсем уж редко похрюкивал и дёргался мешок. Ворона, всё разузнав и пронюхав, покинула ель и полетела, вероятно, по подружкам. Место её занял дятел. И вот тут-то уж – как из дырявого кулька – в речку посыпались кора, труха и шишечная шелуха.

А мужики пили самогонку, дивились каждый про себя прочности дятловой головы и никуда при этом не спешили.

– У этого, наверно, и похмелья не быват, – сказал захар Иванович.

– У дятла-то?

– Но.

– A-а. Да, этот не свихнётся – мозги на сотки-гвозди, видно, приколочены.

Помолчали сколько-то, а после:

– Тарас, а ты скажи-ка мне, – спросил Захар Иванович, – где населенье больше, в Левощёкиной или в Правощёкиной?

– А всё как-то поровну держалось. Да вот, девка моя, Любка, на сносях, если за эти дни не родила… обгоним, может… Правда, говорят, и в Левощёкино одна бабёнка в положении и вроде как наизготовке. Всё как-то поровну: там две тысячи и у нас столько же. Ну, когда в одной деревне кто-нибудь помрёт, другая на какое-то время перегонит, пока в ней то же кто-нибудь не… это дело.

– A-а, ну дак это ещё ладно. У нас одни уж скрипуны лишь и остались. Мы скоро всех опередим. Ялань – какое было уж село – волостное, дак и там, я нонче поглядел, бичи одни только и бродят, а коренных-то – раз, два, три – да и обчёлся. Ну а Евсевий-то ещё живой ваш или нет ли?

– Наш или левощёкинский?

– Да тот-то, знаю, что живой. А ваш, глухой-то?

– Живой. Чё ему?.. Тут с ём нынче внук, или уж правнук он ему, такую шутку отмочил. Спит-то на лавке он, Евсевий, атараи всё свои у лавки ставит. Належится, ноги спустит, в тараи их всунет – и двинулся. Так-то как пень глухой, а когда спит, там хоть в дуду дуди под самым ухом – глаз не откроет. Ну, а внук, или уж правнук-то, взял да и прибил тараи к полу. Евсевий выспался, сел, ноги – в тараи, поднялся, пошёл – и головой-то аккурат в таз с ополосками.

– Хэ-э-эх-хэ-хэ, хороший внук. Ну, жиганьё. А сколько лет-то?

– Да девяносто с лишним, если уж не сто.

– Да нет, мальчонке-то?

– A-а, этому… тому лет десять.

– Вот, варнаки, смотри, чё утворяют. Дед-то не захлестнулся хошь, упал-то как, не дошеверёдно?

– Нет. Жилы только потянул да нос расквасил. Месяц, однако, не на ходу был – внучёк его на тележке по ограде выгуливал. А уходил в субботу утром вот, часов в пять, гляжу, опять на лавочке, около дома-то, сидит. Может, конечно, с вечера ещё его там забыли?

– Да-а, – протянул Захар Иванович.

– Да-а, – как эхо, повторил Тарас Анкудинович.

– Хороший внучек.

– Куда с добром.

И оба надолго уставились на водную гладь Шелу-дянки.

Но через четверть часа от затянувшегося рассеянного созерцания отвлёк их мешок, вернее, поросёнок, почти сутки уже из мешка не выглядывавший. Собрав в лёгкие воздух, какой только можно было там, в мешке, собрать, боровок заголосил протяжно и задёргался. И тут же, словно по команде, с водной глади мужики перевели взгляды на мешок.

– Тише, зараза, наведёшь ещё на нас Арынина – он же разведчик бывший! – встрепенулся Захар Иванович и тут же поинтересовался: – А где, у кого ты отхватил такого громкого-то?

– Да у Заклёпы, у Василя Палыча. Не слыхал ты про такого?

– Вроде нет, не доводилось.

– Известный свиновод. Говорит, порода какая-то особая, до двух метров в длину дорастают. Напоследок, правда, когда бутылки эти всовывал, по секрету мне сказал, чтобы ни в коем случае не называл его я нашим именем, а то до обычного, мол, дорастёт и остановится.

– Да?! Смотри-ка ты… А так-то это почему?

– Не знаю. Сказал так да и всё, а объяснять не стал, а мне и спросить-то вроде как неловко было.

– Интересная фамиль – Заклёпа-то…

– Да уж куда ещё чудней-то.

– Может – и прозвишшэ… Э-ка, Тарас, а ты послушай, может быть, так оно и есть. Ты яланского-бригадира, Ваську Плетикова, Серафимыча-то, помнишь?

– Конечно, помню, как не помнить. Мы с ём вместе на Дальнем Востоке служили. И демобилизовались в один день. Помню, помню, как не помнить.

– Так вот, послушай-ка, есть кобелинау него, ростом с телёнка доброго, ей-богу. А назвал он его Гитлером. Причём, падла, и мордой фюрер вылитый. Чё-то в этом, видно, есть. Натура, может, ихняя менятся, пока под кличку-то подлаживатся? Не знаю. А Гитлер, настоящий-то, не Васькин, как говорят, два метра с лишним ростом был.

– Ну, зря же врать мужик не стал бы, – оживился Тарас Анкудинович, будто до этого сам крепко сомневался, а тут поверил окончательно. – К тому же уж и пьяный проболтался, трезвый-то был, может, и скрыл бы. Сейчас, наверное, жалеет, если помнит? А я теперь и думай вот, как паразита этого назвать мне, чтоб не по-нашенски-то было?

– Хм. Дело нешуточное, – сказал Захар Иванович и в небо посмотрел. – Да-а, – протянул, – ну и задачка. Все имена-то из башки как будто ветром разом выдуло. Какое ни возьми, всё вроде наше… Парень, а назови-ка Евой Бра… а-а, у тебя же боровок?

– Да, боровок.

– А боровок, дак тогда прошшэ. Вот, Муссолиней назови-ка…

– Да ну уж, скажешь!., борова Муссолиней называть… и долго как-то.

– Да, долговато, это точно… Дак сокрашшённо – Муся, Муся… Да нет, опять как вроде бабское… А, во-о, Берия. Берия – Боря… Нет, это совсем уже по-нашему. Так-то бы вроде подошло, – сказал Захар Иванович, задумался, потом продолжил: – С другой стороны, борову мудрено будет разобраться, наше это или не наше. Слушай, а назови ты его Фрицем. Фриц! Фриц! Фриц!

– Фриц?

– Фриц. Удобно. И уж так, парень, не по-русски… тут и пень любой допетрит.