Читать книгу "Сова плавает баттерфляем - Мария Тович"

Но кое-что мне как раз хотелось бы забыть. Дикое, страшное слово. Оно преследует меня всю жизнь.

Детоубийца.

От него веет холодом, как от стального ножа. Помню, в школе нам рассказывали про древнегреческую царевну Медею, которая заколола ножом своих сыновей. Тогда я впервые услышала это слово.

Луч проектора раскрасил безликую стену класса в цвета охры и льна. Мелькали кадры с красочными фресками художников древности, которые изображали богов и мифических героев. Преподаватель вещал, что ренессанс и барокко выросли из колыбели Древней Греции, про эпос об аргонавтах, но я уже ничего не слышала. Руки дрожали. Воспоминания вспыхивали, как яркие вспышки, оглушая меня и пугая. Я сказала, что мне нехорошо, и отпросилась домой.

В моей семье никто никогда не швырял мне в лицо подобного обвинения. Но по тому, как отец отводил взгляд, перестал брать меня на руки, как мать поджимала губы, как рядом со мной её движения становились резкими и дергаными, я понимала, что со мной что-то не так.

Я хорошо помню тот вечер. Пусть мне было пять, но это тот возраст, когда некоторые из ряда вон выходящие события могут навсегда впечататься в память, как нечаянные следы на свежем асфальте. Они застывают со временем, каменеют и уже ничто не может их стереть.

Это была, кажется, суббота. Родители собирались в театр. Первый мамин «выход в свет» после рождения Леры. Мама долго примеряла платья, ставшие ей не по размеру и предательски обтягивавшие круглый живот, который никак не хотел сдуваться. Третья дочь бесповоротно испортила мамину фигуру. Бедра раздались, живот повис рыхлым мешком спереди. Вены на ногах выступили синими прожилками. Мама отбрасывала в сторону наряд за нарядом, а я весело падала в ворох одежды, представляя, что это гора листьев, и барахталась в вихре из штапеля и шифона. Мама притворно ворчала на меня, но глаза улыбались – ничто не могло испортить ей предвкушения от посещения Театра музыкальной комедии. Сестра Вера, ей тогда было тринадцать, делала вид, что слушает музыку, а сама недовольно поглядывала в нашу сторону. Она была не в духе. Ещё бы! В театр её не брали, да ещё и оставили присматривать за пятилетней сестрой и недавно родившимся младенцем, вооружив бутылочкой со свежесцеженным молоком и ворохом погремушек.

Когда дверь за родителями захлопнулась, я ощутила сильный подъём настроения. Сейчас мы с Верой и малышкой будем делать всё, что захочется! Одни, как взрослые! Но Вера моего воодушевления не разделяла.

– Мне сейчас позвонят. Иди поиграй в куклы. А лучше, как Лера, ляг и поспи.

– Но ещё рано, – скуксилась я.

– Нормально. Сон полезен для ребят, для ежей и для котят. Всё, отстань от меня. Не хочешь спать – сядь тихо и не мешай мне.

Вера ушла в другую комнату, но дверь за собой закрывать не стала. Через какое-то время послышался её оживлённый голос.

Болтает по телефону. Ну конечно, с подружками ей интереснее, чем со мной. Раз старшая сестра не захотела со мной играть, я решила переключить своё внимание на младшую. Она точно не откажет.

Я подкралась к кроватке, где спала Леруся, и просунула нос между деревянными перегородками. Малышка лежала на спине, раскинув руки, и еле слышно сопела. Ресницы её подрагивали, а безволосая голова напоминала большое яйцо. Поза сестрёнки показалась мне забавной. Будто она летела, растопырив крошечные пальцы. По телевизору я видела, как парят парашютисты в воздухе, раскинув руки, пока не раскроется парашют. Я представила, что Лера – победительница соревнований, которые проходят среди младенцев. А ведь чемпионам нужны медали. У меня они были. Все – золотые. С четырёх лет меня отдали на гимнастику, и, где бы я ни выступала, везде занимала первые места. Стараясь не шуметь, я вытащила из верхнего ящика комода медали. Они бряцали, ударяясь друг о друга, но Леруся не проснулась. Тогда я аккуратно надела ей их на шею. Все три. Она была такая красивая в окружении поблескивающих металлических кружков.

Потом меня позвала Вера. Она спохватилась, что должна накормить меня ужином.

– Как там Леруся? Не просыпалась?

– Нет, – замотала я головой.

Вера облегчённо вздохнула – кормить из бутылочки у неё плохо получалось: то прольёт молоко мимо рта, то Лера срыгнёт на её новую футболку. В общем, Вера была бы счастлива, если бы малышка ни разу не проснулась за весь вечер. И она не проснулась.

Глава пятнадцатая

Перед тем как идти спать, я ещё раз взглянула на Леру. Она лежала на боку, отвернувшись к стене. Вокруг её головы веером блестели медали. Их глянцевые бока отражали свет переливающегося радугой ночника. Волшебство, да и только! Я аккуратно накрыла Леру одеялом и пошла в ванную. Вера сидела в своей комнате перед телевизором. Я попыталась разобрать слова ведущего передачи, но услышала только «бу-бу-бу». И что такого взрослые находят в этих говорящих головах? Мультики были бы гораздо интереснее.

Как родители вернулись, я помню очень отчётливо. Я уже лежала в кровати, когда они завалились в квартиру, весёлые и раскрасневшиеся. От них пахло морозом и чем-то мне неизвестным. «Наверное, так пахнет театр», – подумала я.

Но то, что происходило потом, будто покрыто белой завесой. Помню лишь какие-то обрывки. Ощущение, словно я медленно моргаю и что-то важное остаётся за кадром опускающейся темноты.

Вот мама наклоняется к детской кроватке. Кто-то страшно кричит. Мама не может издавать такие звуки, но её рот открыт и искривлён. Темнота. Бледное лицо Веры, её круглые глаза. Опять темнота. Будто кто-то балуется с выключателем.

Вот мама прижимает к себе Леру и носится с ней по комнате, никого не подпуская, ни папу, ни Веру. У Леры выскользнула ножка из-под одеяла, с каждым маминым рывком она мотается из стороны в сторону, и я боюсь, что она оторвётся. А потом я встаю и пытаюсь подойти к маме, но она смотрит на меня, как будто не узнает. Мне страшно. Вера плачет. А Вера почти никогда не плачет. Почти. Темнота. Папа говорит с какими-то людьми. Откуда они в нашей квартире? Мне страшно. Я забираюсь под одеяло, закрываю глаза и жду, когда кошмар пройдёт и я проснусь.

Мне так никто ничего и не сказал. Не объяснил, что так бывает. Что, когда маленькая Лера вертелась во сне, разноцветные ленты стянулись в смертельный узел вокруг её шеи. О том, что я виновата, я догадалась сама, и это осознание было хуже любых обвинений со стороны. Но их не было. Никто не отчитывал меня, не ругал. И никто при мне больше не вспоминал Леру. Все молчали. Эта тишина меня съедала. Лучше бы отхлестали ремнём, забрали все игрушки, запретили смотреть мультики. Но только не эти убегающие взгляды.

Папа сначала старался делать вид, что всё по-прежнему, ничего не изменилось, но скоро сдался, стал таким же, как мама, – молчаливым, холодным. Однажды я всё-таки набралась смелости и спросила у мамы:

– А где Леруся?

Мама мыла посуду и не повернула головы. Тогда я повторила вопрос, только громче. Наверное, мама не услышала. Она продолжала намыливать уже чистые тарелки. Я стала кричать: