Читать книгу "Только с дочерью - Бетти Махмуди"

– Бешин, – сказала Амех Бозорг. «Садитесь».

Мы с Махтаб сели, рядом с нами на пол опустились Настаран и Нелуфар.

– Бешин, – повторила Амех Бозорг.

При помощи жестов и нескольких слов на фарси она велела мне смотреть в зеркала. Сама же вместе с Фереште удалилась в большую, пышно украшенную усыпальницу, находившуюся в соседнем помещении.

Я стала смотреть в зеркала. И через несколько мгновений почувствовала, что мною овладевает нечто подобное трансу. Одни зеркала отражались в других, что создавало ощущение бесконечности. Музыка, ритмичные удары в грудь и погребальный плач парализовали и волю, и разум. Что касается верующих, то, вероятно, они находились в состоянии экстаза.

Не знаю, сколько прошло времени. Наконец я увидела возвращавшихся к нам Амех Бозорг и Фереште. Старуха надвигалась прямо на меня, крича что-то во все горло на фарси и тыча в меня костлявым пальцем.

Чем же я провинилась на этот раз? – недоумевала я.

Из того, что произносила Амех Бозорг, я разобрала единственное слово: «Амрика».

У нее из глаз лились слезы ярости. Она запустила руку под чадру и стала рвать на себе волосы. Другой рукой она била себя то в грудь, то по голове.

Резким жестом она повелела нам выйти вон, и мы последовали за ней из мечети во двор, задержавшись, чтобы обуться.

Махмуди и Мортезе уже закончили молиться и ждали нас. Амех Бозорг с воплем устремилась к Махмуди, не переставая бить себя в грудь.

– В чем дело? – спросила я у него.

Когда он повернулся ко мне, глаза его сверкали от гнева.

– Почему ты отказалась идти в харам!

– Я ни от чего не отказывалась. Что такое харам?

– Усыпальница. Харам значит «усыпальница». Ты туда не пошла.

– Она велела мне сидеть и смотреть в зеркала. Казалось, сейчас повторится тот же скандал, что и в Рее. Махмуди был настолько вне себя, что я боялась, как бы он не набросился на меня с кулаками. На всякий случай я заслонила собой Махтаб. Я поняла, что мерзкая старуха пошла на хитрость. Ей хотелось во что бы то ни стало поссорить нас с Махмуди.

Я дождалась, когда Махмуди замолчал, чтобы перевести дух.

– Остановись и одумайся, – проговорила я ласково, но в то же время твердо. – Она велела мне сесть и смотреть в зеркала.

Махмуди повернулся к сестре, которая все еще клокотала от наигранной ярости. Они обменялись несколькими фразами, после чего Махмуди вновь обратился ко мне:

– Она велела тебе сесть и смотреть в зеркала, но не думала, что ты там и останешься.

Как же я ненавидела эту коварную женщину!

– Но ведь Настаран тоже не последовала за ней, – заметила я. – Почему же она не впала в немилость?

Махмуди задал этот вопрос Амех Бозорг. Он был настолько зол на меня, что перевел ответ своей сестры, прежде чем до него дошел его смысл.

– У Настаран менструация. Она не может…

Тут он вспомнил, что у меня тоже была менструация.

Наконец-то он внял здравому смыслу. Он мгновенно перестал на меня сердиться и обратил свой гнев на сестру. Они спорили довольно долго и продолжали переругиваться даже тогда, когда мы уселись в машину, чтобы ехать в гости к их брату.

– Я сказал ей, что она несправедлива, – голосом, полным нежности и сочувствия, произнес Махмуди. – Ведь ты не знаешь языка. Я упрекнул ее в том, что она недостаточно терпима.

И опять я была в растерянности. Сегодня он проявил понимание. А что будет завтра?

Начался учебный год. В первый день занятий все учителя Тегерана вывели детей на уличную демонстрацию. Сотни учеников из близлежащей школы маршировали мимо дома Амех Бозорг, скандируя позорный лозунг: «Мааг барг Амрика!», к которому добавился еще один: «Мааг барг Израил!»

Махтаб, находившаяся в спальне, заткнула уши, но продолжала слышать крики.

Но гораздо хуже было то, что этот пример роли школы в воспитании иранских детей воодушевил Махмуди. Он решил обратить Махтаб в истовую иранскую патриотку. Через несколько дней он неожиданно объявил:

– Завтра Махтаб идет в школу.

– Нет, ты не имеешь права! – воскликнула я. Махтаб вцепилась мне в руку. Я понимала, каково ей будет вдали от меня. Кроме того, мы обе знали, что слово «школа» равнозначно слову «навсегда».

Махмуди был непреклонен. Мы с Махтаб спорили с ним несколько минут, но тщетно.

– Я хочу сначала осмотреть школу, – сдалась я. И Махмуди согласился.

Сразу после полудня мы отправились осматривать школу. К моему удивлению, это оказалось чистое, современное здание, стоявшее в красивом, ухоженном саду, здесь были бассейн и европейские туалеты. Махмуди объяснил, что это частная подготовительная школа. В Иране по достижении возраста первоклассника ребенок должен посещать только государственную школу. У Махтаб в запасе был всего лишь год, и Махмуди надумал отправить ее сначала в частную школу, чтобы ей было легче адаптироваться к более суровым условиям государственной.

Про себя я решила, что Махтаб пойдет в первый класс в Америке, но попридержала язык; пока же Махмуди беседовал с директором, переводя на фарси мои вопросы.

– Кто-нибудь говорит здесь по-английски? – поинтересовалась я. – Махтаб не слишком хорошо владеет фарси.

– Да, – ответил директор. – Но этой девочки пока нет.

Махмуди хотел, чтобы Махтаб начала учиться с завтрашнего дня, однако директор объяснил, что в школу очередь и надо дожидаться шесть месяцев.

При этих словах Махтаб вздохнула с облегчением – все-таки не завтра. Когда мы возвращались к дому Амех Бозорг, я лихорадочно соображала. Если Махмуди удастся осуществить свой замысел, я впервые почувствую себя побежденной. С его стороны это будет конкретным шагом к тому, чтобы обосноваться в Иране. А что, если этот шаг станет промежуточным на пути к свободе? Может быть, имеет смысл создать видимость благополучия? Махмуди постоянно был начеку – любое мое действие вызывало в нем нездоровую реакцию. При сложившихся обстоятельствах я не могла предпринять необходимые меры для того, чтобы нам с Махтаб удалось выбраться из Ирана. Постепенно я пришла к выводу: единственный способ усыпить бдительность Махмуди – это убедить его в том, что я согласна здесь жить.

Весь остаток дня, сидя взаперти в спальне, ставшей моей тюремной камерой, я пыталась выработать план действий. Несмотря на путаницу в голове, я старалась рассуждать здраво. Прежде всего я должна позаботиться о своем здоровье. От постоянных недомоганий и депрессии, недоедания и недосыпания я спасалась лекарствами, которые давал мне Махмуди. Это следовало прекратить.

Надо было как-то умудриться уговорить Махмуди съехать от Амех Бозорг. Здесь вся семья выступала в роли тюремных стражей. За те шесть недель, что прошли с момента нашего приезда, Амех Бозорг и Баба Хаджи вовсе перестали со мной считаться. Баба Хаджи уже начал требовать, чтобы я со всеми вместе без конца молилась в течение дня. Это послужило причиной ссоры между ним и Махмуди. Махмуди пытался ему втолковать, что я и так изучаю Коран и постепенно постигаю ислам. Он не хотел насильно заставлять меня молиться. Размышляя над этим случаем, я поняла, что Махмуди все-таки не терял надежду на мою адаптацию.