Читать книгу "Секта в доме моей бабушки - Анна Сандермоен"

Куда мне было бежать и о чем мечтать?

Еще была альтернатива – детдом. Туда родители и грозились меня сдать, когда им звонили из коллектива и жаловались, что я плохо себя веду.

– Ты понимаешь, что ведешь себя, как фашистка и блядь? – Да… – Понимаешь, что тебе надо меняться? – Да…

Чего лыбишься?

Дети в общей своей массе – веселые существа, им не много надо, чтобы радоваться жизни, какой бы она ни была. Дети всегда найдут, с чем поиграть, сами смастерят игрушку – фантазия поможет… Но наши взрослые не давали нам проходу нигде и никогда. Несмотря на это у меня часто было отличное настроение, я веселилась, хохотала, скакала, играла, по-детски возилась с другими детьми.

У нас была одна мадам, Наталья Евгеньевна, (кстати, родная сестра той, с протезом, которая дубасила меня своей палкой; она же меня впервые и лечила), которая, как я помню, всегда была фавориткой Главного. Главный постоянно ставил ее в пример и почему-то часто говорил о ее красоте. Она и в спектаклях обычно играла всяких красавиц. Я, когда она меня лечила, уговаривала себя смотреть на нее с восхищением. Мне казалось, что если я смогу убедить себя в том, что она красавица и очень хороший человек, то и результаты тестов у меня будут лучше. Я в это верила. Такова была логика идеологии коллектива.

И вот эта раскрасавица, бывшая, как позже выяснилось, одной из любовниц Главного, увидев меня однажды улыбающейся, бросила мне в лицо: «Чего лыбишься?» Я не знала, как на это реагировать, что отвечать.

Я просто на всякий случай перестала улыбаться.

Поезда

То ли нас лечили походами, то ли так на нас экономили средства, но, перемещаясь из города в город летом, мы путешествовали, как правило, автостопом. А в холодное время года ездили на поезде – естественно, только в плацкартном вагоне. Причем билетов обычно покупалось меньше, чем надо, и нас, детей, инструктировали, как прятаться во время контроля билетов: по багажным полкам, за одеялами и матрасами. Мы были отлично натренированы. Когда проверка заканчивалась, мы вылезали из своих укрытий и могли уже спокойно расхаживать по вагонам. Спали на полке валетом по двое. А порой и на третьих полках, в багажном отделении или на полу.

В поездах мы играли в «морской бой» и «точки» – это игры на листочках в клеточку. Очень нам нравилось играть в города. Поскольку мы много путешествовали по стране, мы знали большое количество географических названий, но, конечно, только советских городов. Несоветские у нас едва ли приветствовались, если только в шутку и с иронией: мол, знаем мы ваши парижи с копенгагенами. У нас были книги; мы читали в основном про пионеров-героев и их подвиги, «Динку» Осеевой, «Четвертую высоту» о Гуле Королевой, «Как закалялась сталь» и «Молодую гвардию». Вся литература у нас была патриотическая.

Поездки были длинными, по нескольку дней, и питались мы чем придется. Еда всегда общая: хлеб, килька в томате, кабачковая икра в банках, вода, арбузы.

Когда пересекаешь на поезде Среднюю Азию, стоит такая жара, что спастись можно, только держа открытыми окна и двери. Вагоны всегда были полусломанными, и считалось большой удачей, если окно можно было открыть и зафиксировать в этом состоянии – например, привязать их к спальной полке казенной простыней и какими-нибудь личными вещами. У нас, детей, было любимое развлечение: привязать себя простыней ко второй полке и как можно дальше вывеситься из окна; когда поезд мчится полным ходом, потоки воздуха буквально отрывают голову. Это вызывало у нас ужас и восторг. Нередко мы получали в морду арбузной коркой или чайной заваркой, которые пассажиры традиционно вышвыривали в окна. А еще мы привязывали друг друга ремнями к поручням в тамбурах и тоже на полной скорости вывешивались из открытых дверей. Когда поезд огибал в Волгограде Мамаев курган с его «Родиной-матерью», мы, начитавшиеся о пионерах-героях и об их подвигах, вышеописанным способом вызывали в себе этот ужас и этот восторг – сейчас я бы назвала это ощущением ритуальной смерти. Еще мы постоянно перебегали железку под гремящими составами. Сколько раз я представляла, что героически погибаю на поле боя! Думала о смерти: каково это – умирать под пытками фашистов, как молодогвардейцы.

Волгоград – это уже прохладная Россия с березками и соснами, но до нее еще надо было добраться, не умерев от жары, жажды и невозможности нормально сходить в туалет. Пока поезд шел по Азии, воды, ни питьевой, ни технической, в вагонах обычно не было, а если и была, то капала она из омерзительно грязного крана, в который надо было тыкаться снизу такими же грязными руками. В России поезд заправляли водой, и все начинало более-менее работать.

Обращаться к проводникам за кипятком, которым они были обязаны обеспечивать пассажиров, нам запрещалось – ведь мы ехали зайцем. Но мы же были детьми, а дети не страдают из-за таких мелочей. Зато на остановках мы выскакивали из вагона, и если на перроне была колонка, неслись к ней со своими военными фляжечками, а заодно устраивали войнушку, зажимая кран и брызгая друг друга до опупения. Многие приносили свои простыни, чтобы намочить их и обернуться ими в поезде. Но даже насквозь мокрое белье высыхало минут за десять. Почти четверо суток шел поезд из одного края страны в другой, из Душанбе в Ленинград. Целая жизнь.

Незначительной для меня, ребенка, но привычной частью этой жизни была также необходимость прятаться от обстрела камнями, которыми мальчишки закидывали проезжавшие по Средней Азии составы. Они целились и в окна, и в людей. Бывало, и окна разбивались, и люди страдали. Я примерно знала, когда поезд попадет в эти опасные районы, да и по силуэтам людей вдоль железной дороги можно было предугадать, что у них на уме, и успеть пригнуться.

Я слету отличаю казахов от киргизов и туркмен, узбеков от таджиков, но объяснить, как именно, я не могу, потому что это детское восприятие. Мы так познаем мир. Я сутками слушала разговоры взрослых в плацкартах; кто-то подсаживался, кто-то ехал весь путь; люди знакомились, даже влюблялись; выкладывали всю свою жизнь первому встречному, а потом расставались навсегда; обменивались контактами и встречались снова, делились едой. Я знаю, как сделать, чтобы поделились и с тобой; ты при этом не проронишь ни слова, но будешь сытым всю дорогу. Выпусти меня и сейчас без гроша – я выживу. Мне будет стыдно, но я выживу.

Я ориентировалась в поездах – как они устроены, где что находится, как спасаться, куда прятаться, где что добывать, как вообще выжить – лучше, чем где бы то ни было. Я знала, как вскочить на подножку поезда, пока он еще на медленном ходу; как бежать за последним вагоном; как, одной рукой уцепившись за поручень, подпрыгнуть и подтянуться к нижней ступеньке, другой рукой удерживая добычу с перрона. А потом пробираться через весь поезд, вдыхая чужие миазмы и громко хлопая тамбурными дверями, к своим, попутно объясняя озлобленным проводникам, почему ты осмелился вторгнуться на их территорию. Как задабривать проводников, я тоже знаю с детства. А еще я видела своими глазами, как они собирали белье, сброшенное в конце поездки пассажирами у своих купе, аккуратно складывали его квадратиками, опрыскивали водой и придавливали эти стопки чем-нибудь тяжелым: через несколько часов белье производило впечатление свежепостиранного, и его выдавали новым пассажирам…