Читать книгу "Бар «Безнадега» - Мира Вольная"

И это тоже странно.

Я падаю в кресло, кривлюсь, потому что возбуждение никуда не делось, разминаю плечи и шею и бросаю взгляд на часы. Время еще есть. Часа четыре, не больше, ведь хорошие, правильные девочки рано ложатся спать. Но тем не менее эти четыре часа – тоже неплохо. До одиннадцати я успеваю разобрать почту, поужинать, получить от Вэла свежую ведьминскую кровь и все-таки выкинуть Громову из головы.

А в одиннадцать я закидываю ноги на стол, откидываюсь на спинку кресла и тянусь к бокалу, оставленному куклой. Мне не нужны свечи, заклинания или молитвы, мне не нужны гримуары или куриные потроха, карты, хрустальные шары и прочая клоунская атрибутика, мне даже змея Мизуки не нужна, достаточно просто сосредоточиться.

А поэтому я добавляю в бокал немного ведьминской крови, закрываю глаза и подношу его к губам. Остатки коньяка на дне выдохлись, кровь ведьмы горчит, поэтому вкус у бурды откровенно так себе, но сейчас это меньшее из того, что меня волнует.

А волнует меня кукла и ее сны.

Мерзкая дрянь растекается во рту, обволакивает небо, скользит по горлу. Где-то в смешении этих запахов, вкусов и ощущений и частичка девчонки. Где-то там, надо до нее только добраться.

Кабинет постепенно растворяется, тонет в тумане, в мареве. И я растворяюсь и проваливаюсь вместе с ним.

Перестаю ощущать кресло под собой, стол, запахи этого помещения, перестаю слышать приглушенные звуки, доносящиеся снизу, тусклый свет ламп больше не давит на веки, даже бокал в моей руке едва различим.

Сознание медленно погружается в зыбкое черное марево, в густую серо-графитовую пустоту, где практически ничего нет. Есть только свет куклы. Он дрожит полудохлым светляком среди тысяч таких же, пока ничем не отличается, теряется в зависших передо мной точках. Абсолютно одинаковых, похожих одна на другую, как песчинки на пляже, как качественный жемчуг в ожерелье.

И я пробуждаю воспоминания. Вспоминаю девчонку: глаза на мокром месте, фарфоровое личико, бледную кожу, искусанные пухлые губы. Вспоминаю одежду, позу, тонкие пальцы, сжимающие сумочку, мокрое пальто.

Точек становится меньше. Какие-то гаснут, какие-то просто светят глуше, какие-то из них отдаляются, какие-то приближаются.

Я вспоминаю ее первые слова, звучание дрожащего голоса, интонации и тембр, меняющийся от шепота до хриплого «вы». Это ее «вы» все еще смешит. Девчонка все еще смешит.

Еще меньше точек рядом со мной, всего несколько сотен дрожащих и переливающихся огоньков, очень нестабильных в этом нигде.

Я вспоминаю эмоции куклы: отчаянье, решимость, наивность и невинный, детский страх, ужас и… гребаный адреналин, что так не понравился мне в самом конце нашей беседы. Шок ее тоже вспоминаю.

Пара десятков.

Глупая, пустоголовая, очень испуганная, отчаявшаяся кукла. Готовая заплатить мне, оказать услугу. Любую услугу, стоит только попросить.

Передо мной всего один светляк. Горит неярко, но ровно, дергается и трепещет под моим взглядом. Очень нервный и беспокойный.

Я протягиваю к нему руку, сжимаю в кулак и глотаю.

Ну и где же ты, кукла?

Меня выдергивает почти мгновенно, швыряет обратно в кресло, перед закрытыми веками все еще пульсирует белая дрожащая точка. Губы все еще ощущают ее тепло. Это тепло в горле и во мне, в каждой частичке тела и разума.

А через миг меня снова дергает. Опять исчезает кресло и ощущение кабинета, опять накрывает серой пеленой. А потом она разлетается, плещет кривыми мазками в стороны, и я стою в тесном обшарпанном коридоре какой-то квартиры. Оглядываю коридор будто через завесу: гипюр или мутное стекло.

Интересно… Получается, она видит себя со стороны в своих снах? Я отталкиваю чужое сознание, аккуратно задвигаю его назад и оглядываюсь более осмысленно.

Под ногами красный замызганный коврик, на вешалке сбоку одежда: мужские и женские вещи, шарфы, шапки и куртки. Зеркало справа и заваленная барахлом тумбочка, чуть дальше шкаф, обувь в стойке, ключи и зонтики на табуретке.

Но это все детали. Шелуха.

Главное… Все, что я вижу, все, на что падает взгляд, заляпано кровью. Разводы, брызги, лужи и капли. Следы рук, отпечатки ладоней и пальцев, сначала четкие, потом смазанные. Кто-то пытался убежать отсюда в комнату. В комнату, из которой сейчас раздаются хлюпающие, булькающие, влажные звуки.

Поздравлю, Аарон… Порядочные, домашнее девочки ложатся спать, видимо, раньше одиннадцати.

Я закатываю глаза, вздыхаю и иду туда, откуда доносятся эти звуки. Прислушиваюсь, всматриваюсь, принюхиваюсь.

Кукла сидит ко мне спиной, в домашней пижамке…

Прелесть какая, сейчас снова вывернет.

…кремово-персиковой с птицами, сидит на ногах трупа и методично втыкает тесак размером с мое предплечье в тело. У тела дергаются ноги и руки, но не потому что оно живо, из-за ударов. В стороны летят брызги крови, под телом расползается лужа: глянцевая, темная, почти, как настоящая. Тошнотно-сахарная пижамка тоже в крови, наверняка, как и лицо девчонки.

Хлюпанье, чваканье и прерывистое дыхание куклы, тиканье часов где-то за стенкой – больше никаких звуков. Ни холодильника, ни гудения труб, ни шагов соседей сверху или снизу, ни звуков подъезда или стрекота тока в проводах. Ничего.

В самой комнате тоже не густо с обстановкой: диван…

Конечно в кровище, потому труп лежит рядом с ним.

…ковер, столики на гнутых ножках, старая стенка и плазма, какие-то мелочи. Какие именно понятно только в общих чертах: фото, свечи, разномастные статуэтки, хрустальная посуда. Но лица на фотографиях размыты, как и изображения на картинах на стенах, статуэтки – тоже лишь расплывчатые фигуры, даже хрусталь блестит не так, как надо, приглушенно, словно покрыт слоем пыли. Единственное, что просматривается здесь более или менее отчетливо: телек и столики с лампами. Лампы обычные, ничего выдающегося: белая ножка, белый набалдашник... или что-то типа того. Из какой-нибудь Икеи. Они не особенно вписываются в обстановку… Но тут вообще мало что вписывается и сочетается.

Мне бы восхититься и удивиться, но… как-то не сложилось.

Я делаю шаг к кукле, наклоняюсь над ней и телом, оглядываю труп. Тело мужское, но это было понятно и так, а то что сверху…

Не видит лиц, да?

Я бы, наверное, тоже предпочел не смотреть на лоскуты кожи, мяса и выколотые глаза. Вообще, от тела мало что осталось. Девчонка сидит на нем верхом и продолжает вонзать нож, подрагивает и тихо звенит сталь в тонких руках от силы и частоты ударов. А удары частые, стремительные, резкие.

Явно в школе отличницей была, такая старательная…

Старайся-старайся, кукла. Завтра тебе за это будет мучительно тошно, если, конечно, вспомнишь что-нибудь.

Я засовываю руки в карманы и склоняюсь еще ниже, чтобы увидеть лицо латентной маньячки.