Читать книгу "Живое - Марина Суржевская"

– Еще? – выдохнул он.

– Прекрати! Ты сошел с ума? Кристиан, отпусти меня! Ты… ты меня пугаешь!

Он вдруг схватил мои пряди возле головы, наклонился, глядя в лицо. Выдохнул. Закрыл глаза. И снова открыл.

Так же рывком вскочил и поднял меня. Отряхнул мой меховой плащ, надел на мою голову шапку. Я хлопала глазами, ничего не понимая.

– Извини, – Кристиан не смотрел мне в лицо. – Извини. Глупая вышла шутка. Идем, ты совсем замерзла.

Шутка? Я изумленно смотрела на отворачивающегося парня. Не знаю, что это было, но точно не шутка!

– Спишем на твое ранение, – буркнула я. – Может, тебе в бою голову задели, а целители не заметили?

– Может, – хмыкнул Крис. – Хотя как можно было не заметить, да? Вот я и думаю, как…

Я уставилась на него с недоумением. Это тоже шутка?

– Прости, я просто не люблю Снеговье. И мыслительный процесс. Кажется.

Он вдруг резко остановился и махнул в сторону Итана и Мелании, направляющихся к нам.

– Повеселись. Мне надо идти. Увидимся.

И резко развернувшись, пошел прочь.

– Февр Стит все еще плохо себя чувствует? Выглядит бледным, – спросила запыхавшаяся послушница, выпуская облачко пара – к ночи заметно похолодало.

– Февр Стит нездоров на всю голову, – буркнула я, глядя на удаляющуюся фигуру и ничего не понимая. Кристиан не обернулся и быстро скрылся за деревьями. Смахнув с рукава снежинки, я отправилась за друзьями, которые наперебой рассказывали о ледяной горке высотой с дом, залитой за чайной, и предлагали прокатиться.

Но я покачала головой. Похоже, льда на сегодня достаточно.

* * *

Общий дом гарнизона встретил меня теплом, звуками шутливой потасовки, смехом, густым запахом мужских тел и тонким ароматом запрещённой выпивки. Здесь проживали младшие февры или те, кто не желал оплачивать отдельную комнату. Когда-то я тоже жил в этом доме – единственный мальчишка среди взрослых парней и мужчин.

– Эй, Стит! – махнул мне рукой Лаверн. – Ты что здесь делаешь? Что-то ты неважно выглядишь, друг…

Я окинул быстрым взглядом полураздетого напарника, похоже, он как раз вышел из купальни.

– Где Эйсон?

Но стоило спросить – и в нос ударил душный запах курительной травы и кислой кожи. Так всегда пах для меня Буран Эйсон.

– Стит? – удивился он, приближаясь. И тут же широкое лицо расплылось в ухмылке. – Заскучал в своем богатом домишке? Решил вспомнить былую жизнь? Ты смотри, надоест жизнь богача, так я тебе одолжу свою койку! Взамен на твой особняк, понятно!

И Эйсон расхохотался, ничуть не смущенный тем, что его шутки смешат лишь его.

Я сунул руку в карман пальто, сжал кресало.

– Сколько лет прошло с того дня, когда загорелся твой дом, Эйсон? – спросил я.

Буран свел густые брови.

– Да лет пятнадцать уже, а зачем…

Я резко выбросил вперед руку и черканул затвором кресала. Язычок пламени взметнулся перед лицом Эйсона. Тот шарахнулся в сторону. И тут же, заревев быком, двинул мне кулаком в челюсть. Я легко увернулся. Конечно, ведь мой браслет раскрыт и все Дары активированы. Я снова отклонился, без труда уходя от атак обозленного Эйсона. Жадно втянул воздух, вобрал запах.

– Кислый пепел – остаточный страх, тошнотворный запах горящего мяса, жар… Эхо воспоминаний и след пережитой паники. Все верно…

Бурану надоело плясать вокруг меня, и он остановился, тяжело дыша. Вокруг его коренастой фигуры начали закручиваться воздушные смерчи – сила его Дара. Остальные февры вскочили, и долговязый Ральф заорал:

– Только попробуйте устроить здесь беспорядок! Я вас обоих поджарю!

В смоляных волосах февра проскочили синие молнии, стекая на плечи и руки.

Эйсон припечатал меня взглядом.

– Эй, Лаверн, ты бы проверил своего напарника, он совсем сдурел! Все мозги в Мертвомире оставил!

Я похлопал Эйсона по плечу и пошел к выходу, зная, что февры недоуменно смотрят вслед. Но меня это не заботило. Волновало иное. Да так волновало, что я едва дышал.

Вышел из гарнизона и жадно втянул студёный воздух. Поднял руки. На ладонях все еще видна паутина тонких, почти незаметных шрамов. Рубцы сошли полностью, кожа заросла, но порой я все еще ощущаю в руках лед, который режет кожу.

Я был изрезан весь. Обморожен. Умирал. Нет. Я умер…

Тот день отпечатался в голове, словно его заключили в вечный лёд. Семейное загородное поместье, начало зимы и тронутая льдом река, крупные хлопья снега. Тонкая фигурка на обледеневших досках причала. Нет, две фигурки. Моей матери и девочки. Очень капризной, злой, взбалмошной девочки. Внебрачная дочь отца Иви-Ардена. Ее мать умерла от болезни, и отец признал, удочерил и привез в наш дом сестру, о существовании которой я раньше не подозревал. Полноправная дочь, ставшая для нас посланницей бездны.

Отец просто оставил ее в доме и уехал, у него всегда было слишком много дел и слишком мало смелости, чтобы разбираться в собственных ошибках…

Моя бедная матушка даже пыталась принять озлобленную девочку и понять отца. Но это было сложно. Ардена оказалась отродьем Змея. Она с воплями носилась по дому, била посуду и вазы, рвала ценные древние книги. Швырялась вещами, ругалась словами, которых не должна знать восьмилетняя девочка.

А потом Ардена бросилась прочь из дома – в одном платье и бархатных домашних туфлях. Мама побежала за ней.

Я тоже.

И день застыл навечно в том ледяном плену.

Ардена потом говорила, что мама упала сама. Но я видел, что она ее толкнула. Изо всех сил толкнула со скользкого причала на тонкий лёд. Мою хрупкую, тонкую, как тростинка, матушку. Лёд раскрыл свою жадную пасть черным провалом. Заглотил женщину и потащил на дно. Я бросился следом. Я ее не нашел, даже не увидел. Полынья осталась в стороне, вокруг был только лёд. Я тоже почти умер в тот день. Так сказал отец, когда я открыл глаза. Мне повезло, меня вытащил наш врачеватель, он же заплел для меня сон, такой глубокий, что мое дыхание почти прекратилось, а сердце замерло. Был лишь один способ меня спасти. Двериндариум. Мое исцеление и вечная клетка.

Отец говорил, что Ардена сожалеет, раскаивается, ужасно испугана. Что она всего лишь одинокий и несчастный ребенок… Что произошедшее – трагическая случайность, несчастный случай. Он много чего говорил потом, когда я пришел в себя. Я слушал молча. И вспоминал лицо сестры, стоящей на причале. Сожаления на нем не было.

Я потряс головой, с ненавистью сбрасывая с волос хлопья снега. Сжал руку в кулак, а душу запечатал. Эксперимент с Эйсоном доказал, что у моей сестры должны остаться эмоции. Остаточный страх, эхо льда, его запах. Без этого никак! Я же ощущал сегодня лишь радость, умиротворение, смех. Ежевику, когда она тащила меня на каток. И эту свежесть, покалывающую мне губы…