Читать книгу "Сыщики 45-го - Валерий Шарапов"

– Ты всю войну прошел?

– Да. Полковая разведка. Из четырех – три года на фронте. От Подмосковья до Чехословакии… Временами озираюсь на прошлое, понять не могу – почему живой? Ведь нереально. Всех выбило, кто рядом был, ни одной живой души не осталось. А я вот сижу перед тобой, водку квашу как ни в чем не бывало… Полгода в госпитале провалялся после того, как Львов у немцев отнимали – мина шарахнула в пяти шагах. Троих насмерть, а меня вот сшили… Не хочу вспоминать, всякое было – и топили, и взрывали, даже расстреливали…

– Как это? – не понял Алексей. – Свои, что ли?

– Да какие там свои – немцы. – Дьяченко хрипло смеялся. – Свои бы точно расстреляли, они таких промашек не допускают. Под Харьковом в 42-м было дело. Нашим фрицы крупно накостыляли… ну, ты знаешь. Разведрота в котел попала под деревней Карловкой. От своих оторвались – смотрим, танки. Давай отступать, а сзади – тоже танки. А за ними пьяная пехота – бегут, гогочут. Мы полчаса вели бой, пока нас в овраге не зажали. Фрицев положили десятка три, своих убитых человек семьдесят… Помню, сознание потерял от взрыва, очнулся – контуженый, а над душой фриц стоит и в носу ковыряется. В общем, в плен попали, нас десятка полтора таких набралось. В тыл погнали, а там наших тьма-тьмущая – из окружения не вышли. Мы разговоры офицеров слышали: нас хотели в концлагерь по этапу отправить – все же дармовая рабочая сила, но наши ветку ж/д перерезали, и все их планы медным тазиком накрылись. В общем, к оврагу выводили человек по двадцать-тридцать и расстреливали. А потом раненых сверху добивали. Вот и стоим, ну, да, десятка три нас было. Прощайте, товарищи, все такое. Кто-то слезу пустил, кто-то товарища Сталина вспомнил. Перед нами расстрельная команда – десяток фрицев с карабинами. Курят, их офицер по делу отлучился. А мне вдруг так жить захотелось – просто не могу! Ведь когда еще удастся? Солнышко печет, весна. Мужики, говорю, ну, что мы, как бараны, стоим и смотрим, как нас расстреливают? Валом на расстрельную команду, и будь что будет. Глядишь, добежит кто-нибудь. Какая разница, если все равно помирать? А так хоть весело, будет что вспомнить на том свете. А эти ленивцы – да ну, неохота, устали, какой в этом смысл? Отбегались, чего уж там, хоть помрем спокойно. Ну, ей-богу, словно не русские люди. А потом офицер подвалил, эти взяли на изготовку – так народ сразу вник, заволновался. Идея-то проста – хоть как помирать. В общем, рванулись всей толпой на фрицев – и ленивые, и больные, и раненые… Те опешили, зенками хлопают, никогда такого не видели. Офицер визжит, те давай палить. Мы эти тридцать метров – на ура. Третья часть добежала, в рукопашную схватились. Рожи им когтями рвали, представляешь? Борька Семченко офицера кулаком свалил, горло ему каблуком раздавил… Нас пятеро осталось, карабины у немцев отняли, постреляли тех, кто бежать бросился. А до их части метров двести, к нам уже грузовик мчится, с вышки пулемет долбит. Мы – в ров, где трупы, перебрались, и – к лесу. Трое добежали, одного уже в лесу шальная пуля нашла. Вдвоем к своим вышли. Генка Скворцов через месяц на мине подорвался, а я опять все живу… Вывел тогда для себя, в чем состоит смысл жизни: в охоте, мать ее…

– В какой охоте? – не понял Алексей.

– Пока охота что-то, есть смысл, – хрюкнул Дьяченко.

– А сейчас что с тобой происходит?

– Так прошла охота, Леха… Сдаю помалу, пропадает интерес к жизни… Иногда так и думаешь: хоть бы быстрее тебя какой-нибудь бандюган пристрелил. Да и Женьку мучить больше не могу…

– Ты это прекращай, – нахмурился Алексей. – Нам еще уйму работы переделать надо. И жизнь наладится – мы ведь молодые еще.

Дьяченко уже захмелел – не так уж много требовалось, чтобы набраться. Бросил вилку, опять вылавливал пельмени пальцами.

– Ты тут новый человек, Леха, а я уже больше года в Уварове, насмотрелся… – бормотал Дьяченко. – Тут такой шалман при оккупации творился… Мы-то по наивности считали, что вся страна, в едином порыве… Все не так, приятель, предателей было – множество. Поперек горла им была советская власть. Обрадовались, когда немцы пришли. И мародеры, и полицаи, и хиви – добровольные помощники вермахта, какая только мразь не всплыла на поверхность… Подпольщики работали, но им не давали развернуться – провал за провалом, тюрьма, расстрелы… Публичный дом и при немцах процветал, наши девчонки трудились – причем никто не заставлял, сами шли, господ офицеров и солдат ублажали за корку хлеба и рюмку шнапса. Фу, позорище… Оккупанты этот город в кулаке держали, он был важным промежуточным звеном на ж/д магистрали. Эшелоны шли на восток с военной техникой, потом обратно – с ранеными и убитыми. Гестапо и СД лютовали, все у них под контролем было. Через кровь, сопротивление, но порядок навели. Колхозы, что работу прекратили перед их приходом, немцы снова работать заставили, представляешь? Все то же самое, только теперь обслуживали аппетиты вермахта и назывались не колхозами, а общинными хозяйствами. Те же председатели (если в партизаны не подались), та же организация труда, те же структуры. А что, вкалывали на благо рейха, куда деваться, когда родные на прицеле? Масса холуев развелась. Рассказывали, что из Германии приехал немецкий помещик, стал отстраиваться в бывшем дворянском имении графа Мезенского. Нанял батраков, те работали за 200 граммов хлеба в день, обещал особо отличившимся земельные наделы, собственных крепостных – те и рады стараться. Евреев, оставшихся в городе, расстреляли еще в 41-м – куда их еще? Смоленское гетто далеко, накладно туда везти. Их квартиры заняли немецкие приспешники, добро себе присвоили – им, конечно, возвращение советской власти было как кошмарный сон… С осени 43-го тут Смерш и особые отделы работали, как проклятые. Всех, кто на немцев ишачил, – в тюрьму и на зону в Барышево, хватали всех подряд, по малейшему поводу и доносу. В Барышеве несколько дополнительных бараков немцы сами построили. Смершевцы фильтровали всех, кто в СССР возвращался, – пленных, остарбайтеров, коллаборантов… Тут такое творилось, Леха, людям со слабой психикой крайне не рекомендуется…

– По Чертову бору есть что-то новое? – спросил Алексей.

– Ну, партизанскую базу товарища Завьялова там немцы ликвидировали… – Дьяченко застыл, стопка в руке подрагивала. – Лешие там водятся, кикиморы, бродяги, до которых у советской власти руки не дошли. Была еще одна неприятная история, ты, наверное, не слышал… – Он собрался поставить рюмку, но передумал, выпил. – Когда война началась, в тюрьме на Базарной много заключенных скопилось. Были политические по 58-й статье, были уголовники. В Барышеве тоже зэков хватало, но там в основном блатных держали, «бытовиков»…

Немцы продвигались молниеносно, их танковые клинья вырывались вперед, наши не успевали из окружения выйти, их потом мотопехота добивала… В городе суета, химзавод эвакуировали, райком, райисполком, кое-что еще. До простых людей никому дела не было, одни с вещами на восток уезжали, другие оставались, считая, что и при немцах выживут. И тут сообразили – а заключенных-то куда? Матерых уголовников на восток отправили – в мордовские и уральские зоны. Они же наши люди, советские, социально близкие, пусть и оступились, убивали себе подобных… А политические уже не влезали, да и времени не было. Нельзя их оставлять немцам – такая опасная публика: учителя, инженеры, врачи, офицеры Красной армии, а треть и вовсе женщины…