Читать книгу "Новая Ты - Кэролайн Кепнес"

И оно взрывает соцсети. Люди лайкают и пересылают его, хотя это ничто. Пустота. Видимо, она дает простор для чужих проекций. Заумные культурные критики станут детально анализировать эту чушь в модных онлайн-журналах. Парень, который выкладывал в Интернет каждый свой чих, отправил пустой твит за минуту до смерти. Символизм! Его трагическая кончина всколыхнет массы. Так что ему еще повезло. Если рай все-таки существует, он, скорее всего, попадет туда, несмотря на все те гадости, что болтал про меня.

Спускаясь с холма, покупаю и скачиваю на свой «Айфон» «Парней из Джерси». Дорога предстоит длинная, и хорошая музыка мне не помешает. Мы созданы для ходьбы – не для бега, не для великов, не для пеших прогулок. Ходьба – это мыслительный процесс. Она позволяет отточить мысли и переварить эмоции.

Я так и не убил Эми, зато я ее нашел. «Сохо-хауз»! Ну конечно. Мог бы и сам догадаться, что она двинется на запад. Ее тянет запах денег и славы. Она как больное животное, которое само не знает, куда тащится, но остановиться не может. Ничего, я ее остановлю. Скоро. Только приму душ и отдохну немного.

Сворачиваю на Бронсон-авеню. Еще так рано, что на улицах никого, кроме нескольких любителей бега. Тянет зайти в «Кладовку», но я и так постоянно там торчу. Пора что-то менять. Перехожу через дорогу. Впереди уже виднеются «Голливудские лужайки».

Из-за угла выскакивает патрульная машина с мигалками. Резко тормозит. Оттуда выпрыгивает коп и наставляет на меня пушку. Я аккуратно ставлю пакет на тротуар и медленно поднимаю руки.

Поймали!

14

Бледный кусок дерьма по имени офицер Робин Финчер срывает с моей головы наушники. У него мерзкие светлые волосы, которые лучше прятать – под шлемом, под фуражкой, да под чем угодно. Близко посаженные глаза – сразу видно, предки были не слишком разборчивы и трахали кого попало. Кожа грубая, щетина торчит – такому даже притирки Хендерсона не помогут. Все-таки как несправедлив мир!

– Заткнулся и лицом к стене!

Я не знаю, зачем ему мои наушники. И как он меня нашел. И что ему вообще известно. Зато я знаю, что у меня в пакете майки Хендерсона. А это улика.

– Отвернулся!

Я подчиняюсь. Солнце, бледное и зловещее, как зомби из ужастика пятидесятых, медленно разгорается, подкрадывается, тянется своими культями к моему лицу. Сводит желудок, ладони покрываются по́том. Сейчас я сработал чисто. Не оставил никаких отпечатков пальцев. Или кружек с мочой.

– Офицер, – начинаю я, изображая невинность (пусть еще попробуют всё доказать!), – в чем дело?

Финчер, тяжело топая, отходит к машите.

– В том, что ты конченый ублюдок. Так что заткнись и жди!

Про убийство миллионера из Лос-Фелис ни слова. Потом он возвращается, заламывает мне руку (я уверен, это противозаконно!) и требует:

– Водительское удостоверение.

Подчиняюсь. Он фыркает:

– Нью-Йорк!

Я беззвучно выдыхаю, стараясь не показывать своего облегчения. Это не из-за убийства. Иначе меня уже давно скрутили бы и заковали в наручники, а не высказывали претензии об отсутствии местной прописки. Уровень адреналина падает, я постепенно начинаю приходить в себя.

– Разгуливает тут, как у себя дома…

Вот из-за таких ублюдков и падает престиж полиции. То ли дело офицеры на Род-Айленде – сама вежливость и выдержка. Этого урода надо оштрафовать, чтобы не порочил честь и достоинство хороших копов, соблюдающих правила и рискующих своей жизнью.

– Живешь здесь?

– Да.

– В этом районе?

– Да, сэр, в «Голливудских лужайках».

– Тогда какого черта у тебя права нью-йоркские?

Он что, издевается?

– Я здесь временно.

– Бродяга?

Сам он бродяга!

– Нет, сэр. Я писатель.

Он сглатывает. Все ясно: тоже актер. У Келвина становится точно такой же взгляд, когда в магазин заходит кто-то, способный предложить ему роль.

– На телевидении или типа того?

– Нет, пока сам по себе.

Резко отворачивается. Я делаю шаг навстречу.

– Офицер, так в чем все-таки дело?

– Куда? Кто разрешал двигаться?

– Простите.

– Ты глухой?

– Нет.

– Дебил?

Что он себе позволяет?

– Нет, сэр, я не дебил.

Подлетает и орет мне в лицо:

– Знаешь, что бывает за оскорбление офицера при исполнении?

– Простите, – выдавливаю я сквозь стиснутые зубы.

– Думаешь, раз ты, гондон, из Нью-Йорка, можно явиться в чужой штат и разевать пасть на офицера калифорнийской полиции?

– Нет.

– То-то, – ржет он, – сразу видно нью-йоркское ссыкло.

Вот почему я за установку камер на полицейских машинах. Он уходит и возвращается со штрафом за нарушение правил перехода улицы – как и предупреждал Харви. Мне нужно уплатить триста семьдесят пять долларов за переход дороги на мигающий сигнал светофора, хотя вокруг не было ни одной машины. Это несправедливо, а белокурое хамло еще и заявляет, что не отдаст мои наушники.

– Потому что ты говнюк! – говорит он. – Этот город принадлежит не тебе, а машинам. Нечего разгуливать по улицам с головой в жопе.

– Так нечестно, – пытаюсь я протестовать.

– Да, и не забудь зарегистрироваться в автотранспортной инспекции. А то понаехали тут… Ничем не лучше мексикашек, крадущих наши рабочие места.

Офицер Робин Финчер харкает на меня и забирается в свою патрульную машину вместе с моими наушниками, а я представляю, как сколачиваю армию психически нездоровых американских граждан и мексиканских нелегалов-гастарбайтеров и беру приступом его жалкую квартирку, где он жрет яичницу со шпинатом, тягает железо и зырит сериал «Полицейские».

Вернувшись домой, первым делом засовываю пакет в верхний правый угол шкафа. Принимаю душ. Переодеваюсь. Иду к Харви и рассказываю про штраф.

– А я тебя предупреждал, – хихикает он. – Прав я или абсолютно прав?

Всерьез подумываю о том, чтобы немедленно свалить из Франклин-Виллидж. Однако не успеваю даже зайти к себе, как вламывается Дилайла в вечернем платье. И в слезах валится на мой диван. Черт, я и забыл, что кинул ее вчера! Подхожу и встаю рядом на колени. По щекам ее текут слезы, черные от туши. Ее бьет дрожь. Сумочка падает на пол. Дилайла хватает меня за рубашку. Очень старается, но явно переигрывает. Впечатление такое, что специально меня дожидалась.

– Дилайла, – говорю я, – дыши.

Только всхлипывает и стучит зубами. Я поднимаюсь и запираю дверь. Она скидывает остроносые туфли и прижимается ко мне.