Читать книгу "Медный всадник - Полина Саймонс"

Сколько времени прошло? Две минуты? Три?

Она вдруг поняла, что снова скользит в черную пропасть. И не только не могла открыть глаза, но и не хотела.

Сколько осталось ей жить? Когда конец? Или все еще продолжится? Сколько еще доктор Сайерз будет лежать без чувств, сколько еще Дмитрий продержится один в огненном ореоле? Сколько отмерено для Татьяны? Сколько еще?..

Сколько тогда времени ушло у Александра на то, чтобы спасти доктора и получить осколок в спину? Она все видела из грузовика Красного Креста, стоявшего за деревьями, на поляне, ведущей к берегу реки, к тому откосу, с которого Александр побежал за Толей Маразовым.

Она все видела.

Те две минуты, за которые Александр успел подбежать к Маразову, окликнуть Сайерза, вытащить его и подтянуть вместе с мертвецом к грузовику, были самыми длинными в жизни Татьяны.

* * *

Он был так близок к укрытию. Она наблюдала, как немецкая бомба, сброшенная с самолета, упала на лед и взорвалась. Как Александр врезался головой в грузовик. Когда он упал, Татьяна схватила коробку цилиндрических контейнеров с плазмой, свой чемоданчик, выпрыгнула из кузова и побежала по берегу. У самого льда ее схватил сержант, швырнул на землю и заорал:

– Дура! Рехнулась, что ли?

– Я медсестра, – объяснила она. – И должна помочь доктору.

– Да, и сама останешься там. Лежи!

Она пролежала ровно две секунды и увидела доктора, спрятавшегося за грузовиком, который защищал его и Александра от прямого обстрела. Доктор махал рукой, зовя на помощь, Александр не шевелился. Тогда Татьяна выскочила на лед, прежде чем сержант опомнился. Сначала она бежала, потом, испугавшись грохота и воя, упала на живот и проползла остальной отрезок пути. Александр по-прежнему не вставал. На его изорванном маскхалате расплывалось большое красное пятно. Материя вокруг пятна медленно тлела.

Татьяна подползла к нему и сняла каску с покрытой кровью головы…

Одного взгляда оказалось достаточно, чтобы убедиться: Александр не жилец. Серое лицо. Большое обмякшее тело. Лед под ним был скользким от крови. Она стояла коленями в алой лужице.

– Шок от потери крови. Контузия. Нужна плазма, – выговорила наконец Татьяна, и доктор согласно кивнул. Пока он искал ножницы, чтобы взрезать рукав Александра, Татьяна сняла шапочку и сильно прижала к боку раненого, чтобы остановить кровь. Потом полезла в его правый сапог, вытащила армейский нож и бросила доктору. – Вот возьмите.

Ей казалось, что он вообще не дышит.

Сайерз разрезал шинель и гимнастерку, обнажил левое предплечье, нашел вену и стал медленно вводить плазму через катетер. Татьяна, к этому времени сидевшая почти на ране, разрезала другой рукав, отыскала еще один шприц, еще один катетер и стала вводить плазму в правую руку с максимальной скоростью – шестьдесят девять капель в минуту. Она старалась как можно сильнее давить на спину Александра. Белые шапочка и халат пропитались кровью.

– Давай, солдатик, давай, – бормотала она. Скорее бы принесли носилки.

Когда вернулся доктор, ее цилиндр с плазмой опустел, и Татьяна взяла второй. Потом сняла халат и, когда они взвалили Александра на носилки, плотно обмотала халатом рану. Александр был невероятно тяжел, потому что одежда намокла. Доктор Сайерз спросил, как они собираются его нести, а она ответила:

– Поднимем на счет «три» и понесем.

– Неужели вы понесете его? – ахнул он, а она не моргнув глазом заверила, что понесет, и НЕМЕДЛЕННО.

Потом ей пришлось сражаться с советскими докторами и медсестрами и даже с доктором Сайерзом, который, осмотрев Александра и его ужасную рану, махнул рукой и заявил, что тут они бессильны. И приказал отвезти его в палату к умирающим. Вколоть кубик морфия и больше ничего.

Но Татьяна вводила и вводила плазму, а когда этого оказалось недостаточно, отдала Александру свою кровь. Когда же и этого оказалось недостаточно, перекачала кровь из артерии в вену. Капля по капле.

Сидя рядом с ним, она шептала:

– Хочу, чтобы сила моего духа дотянулась до тебя через твою боль. Я здесь, вливаю в тебя свою любовь, капля за каплей, надеясь, что ты услышишь, надеясь, что поднимешь голову и снова улыбнешься. Шура, ты слышишь меня? Чувствуешь, что я здесь, рядом, помогаю понять, что ты еще жив? Ощущаешь мою руку на своем бьющемся сердце? Это я даю тебе знать, что верю в твою вечную жизнь, что ты будешь жить, жить, несмотря на все, что случилось, что отрастишь крылья и взмоешь над смертью, а когда снова откроешь глаза, я буду здесь. Всегда буду здесь, верить в тебя. Надеяться на тебя. Любить тебя. Я здесь, рядом. Почувствуй меня, Александр. Почувствуй и живи.

Он выжил.

Теперь, лежа под изуродованным джипом в предрассветном холоде мартовского утра, она думала: «Неужели я спасла его, чтобы он умер на льду, без моих рук, которые удержали бы его, его юное, прекрасное, искалеченное войной тело, то тело, которое так неистово любило меня? Неужели мой Александр упал один и никто не поднял его?»

Она предпочла бы похоронить его, как сестру, чем жить с сознанием этого. Лучше знать, что она дала ему мир и покой, чем прожить хотя бы еще одну беззвездную секунду с сознанием этого…

Больше она не в силах вынести… Ни единого мига. Еще чуть-чуть, и от нее ничего не останется.

Но тут до нее смутно донесся стон Сайерза. Татьяна отогнала воспоминания и повернулась к доктору.

Он пришел в себя, но был крайне слаб. В лесу царила тишина. В прогалах между вершинами деревьев виднелись сине-стальные осколки неба. Татьяна скатилась с доктора и выползла из-под грузовика. Проведя рукой по лицу, она увидела, что ладонь покрыта кровью. Пальцы коснулись металлического обломка, впившегося в щеку. Она попыталась вытащить его, но боль была слишком острой. Все же она вцепилась в обломок и с пронзительным воплем вырвала из раны.

Боль оказалась недостаточной, чтобы заглушить ту, другую. Она продолжала кричать: бессвязные крики глухим эхом отдавались от древесных стволов. Хватаясь за ноги, живот, грудь, Татьяна упала на колени. На снегу расцвели кровавые цветы.

Теряя последние силы, она легла и прижалась кровоточащей щекой к снегу.

Снег оказался недостаточно холодным, чтобы дать ей как следует закоченеть.

Обломок успел разорвать ей язык, распухший и едва ворочавшийся во рту.

Татьяна поднялась, села и огляделась. Какое неестественное спокойствие. Унылые плачущие березы резко контрастировали с белой землей.

Ни звука. Ни эха. Ни шелеста. Ни ветерка. Ни выбившейся из общего порядка замерзшей ветви. Глубоко в болотах, неподалеку от Финского залива…

Но общий порядок все же был непоправимо нарушен. Машина искалечена. Один пограничник лежал справа от нее. Дмитрий не дополз до грузовика чуть больше метра. Глаза его все еще были открыты, рука протянута к Татьяне, словно он надеялся, что какое-то сверхъестественное чудо, которое случится в последнюю минуту, спасет его.