Читать книгу "Три романа о любви - Марк Криницкий"

Она смутится и будет оправдываться: просто она не нашла его глазами в толпе, но, конечно, она не одобряет, если мужчина плохо ведет свои дела.

Он сделал неумолимое лицо. Она должна за это немного пострадать. Он не требует, чтобы она его считала совершенством, но он не переносит этого снисходительного тона. С тех пор как он понял, что женщина — это изящное полуживотное, не более, злобное, способное пугаться и требующее властной и твердой руки, он успокоился. О, как он был глуп, когда возмущался раньше! Теперь он чувствовал себя властелином мира. Мужчина, не владевший женщиной, ничтожен во всем. Он бы чувствовал себя несчастным, если бы Вера осмеливалась спокойно смотреть ему в глаза. Ему доставило наслаждение сказать ей, что он изорвал на клочки вдохновленный ею проект. Его выигрыши за эту ночь и за этот день были безмерны.

Улыбаясь, он позвонил еще раз. Вероятно, она отослала прислугу и сама прячется. Она сознает, что заслужила наказание. Да, она вкусит его на этот раз в полной мере.

Как счастливый влюбленный, он позвонил еще и еще. Наконец зазвенела цепочка, и приотворилась дверь. На него смотрели желтые глаза, и угрюмый тихий голос сказал:

— Барыня уехала за границу.

Он рассмеялся и сильно распахнул дверь. Горничная не двигалась с места.

Колышко вошел.

— Вы не узнали меня, — сказал он. — Где барыня?

Она гадко улыбнулась.

— Как не узнать? Я вас узнала. Но только барыня сегодня утром уехала за границу.

Он отступил на шаг и, глупо бормоча, сказал:

— Она не могла уехать за границу, потому что для этого надо выправить заграничный паспорт, а это требует времени.

Та улыбнулась, потупив желтые глаза.

— Значит, они выправили заранее.

— Не может быть, — сказал Колышко грубо и, отстранив горничную, прошел в комнаты.

Действительно, картины были затянуты кисеею, мебель в чехлах. Чтобы уехать таким образом, здесь должны были лихорадочно работать все утро. Он остановился, точно вдруг сообразив что-то.

Она приезжала на место катастрофы, чтобы посмеяться над ним. Как же он не подошел к ней тогда же и не заставил кричать от боли при всех?

Темно-синие, полуувядшие гиацинты распространяли свой терпкий кладбищенский запах. Насмешливо тикали часы, похожие на черный намогильный обелиск.

Она его вышвырнула из своей жизни, как ненужную ветошь.

Он провел ладонью по лбу. Желтоглазая горничная стояла без движения, брезгливо подобрав губы. О, отсюда таким образом выгоняли уже не его первого! Он силился собрать мысли и чувства. Это даже не была больше злоба. Первый порыв бешенства прошел.

Он вынул десятирублевую бумажку и сунул девушке. Потом пошел к выходу. И пока притронулся к ручке двери, память успела развернуть перед ним всю историю их сближения, от первой встречи до этого последнего совершенно нелепого момента.

Не глядя и не обернувшись, он переступил порог. Дверь равнодушно и враждебно замкнулась.

XXXIX

И он вдруг удивился, что мог когда-нибудь думать, что это закончится иначе. Ему хотелось рыдать, но он захохотал. И хохотал долго и беззвучно, сбегая вниз по лестнице. Гадко и позорно дрожали внутренности. Если бы он пустил себе теперь же пулю в лоб, Вера, наверное, только бы улыбнулась.

Если бы он захотел ей отомстить, где-нибудь настигнув, она бы объявила, что он безумец.

Он шел, жестикулируя, с пылающим лицом. Потом подумал: «Я гибну. Я должен остановиться и взять себя в руки. Что, собственно, произошло?»

Он добрался до скамьи бульвара и, раздавленный, повалился на нее.

«Телефон 2-41-02. Я принял безумную игру. Почему же я жалею о проигрыше. В безумии надо идти до конца. Она сама говорила, что в безумии опасно возвращаться с половины пути. Круг замкнут. Я уже нахожусь по ту сторону. Я могу спокойно наблюдать и делать выводы».

Но ни наблюдать, ни делать выводов он не мог. Вероятно, таким точно образом чувствуют себя люди, которых переехал автомобиль.

Ответить презрением? О, конечно, у нее все было рассчитано до мелочей. Делая ему безумные признания по телефону, она хлопотала о заграничном паспорте. Она прекрасно вела бухгалтерию своего безумия. Убегая, она не забыла позаботиться о чехлах на люстры и мебель. Она прекрасно знала, чего от него можно ждать и чего нельзя. Что бы он сейчас ни сделал, можно быть уверенным, что она это предусмотрела наперед и сейчас только хохочет…

И вдруг ему захотелось, чтобы она ошиблась, чтобы то, что он сейчас сделает, было как раз то, чего она не ожидает, чтобы это было столь же фантастично, сколь мучительно для нее.

Он начал думать, чертя пальцем по песку дорожки. Жениться на Сусанночке или, напротив, поехать за ней и преследовать ее всюду, вызывая в ней постоянный страх? Не реагировать никак?

Но все это будет поза. Когда мужчина позорно покинут, ему, прежде всего, следует не быть смешным. Он должен сохранить самообладание и остаться самим собой.

Оставаться самим собою! Это звучало как ирония. Все эти дни он был тем, чем ему приказывали быть. Самим собою он был когда-то. И был ли?

Он задумался. Губы его сложились в брезгливую и беспомощную усмешку. Пожалуй, не был никогда. И был ли он вообще? Он был всем, чем ему приказывали быть. Был архитектором. Почему? Потому что жизнь сложилась именно так, что толкнула его на архитектурный путь. Он строил, строил дома, фабрики и церкви, но мог бы с таким же успехом и лечить людей в качестве доктора. Он числился женихом Сусанночки, но мог бы жениться и на другой. Неизвестная женщина позвонила ему по телефону — и он пошел за ней. Она приказала ему себя истязать, и он тотчас же вошел во вкус и сделался ее вассалом. Она бросила его, как сбрасывают старую перчатку, и он, дергающийся, лежит при дороге в надежде, не подымет ли его еще кто-нибудь.

И кто-нибудь подымет. Да.

Он оглядывался во все стороны бульвара Большой, мускулистый и неглупый человек, он был выброшен вон, потому что не пригодился даже на то, чтобы служить женской извращенной прихоти, исполняя жалкую и унизительную роль. Его даже не подпустили к душе. Ему указали место в нижней сфере бытия. Едва приблизившись к нему, в нем уже отчаялись.

Со снисходительной улыбкой ему вложили в руки бич, и он возомнил себя властелином мира.

Колышко снял шляпу и вытер со лба пот.

Да, это так. Но он уже не испытывал ни стыда, ни боли. Для этого он был достаточно умен. Он поднялся со скамьи и медленно побрел, точно побитая собака, у которой переломлена нога.

* * *

…А там, где-то, молниеносный экспресс уносил маленькую, блестящую женщину, похожую на змейку, которая кутается в свой соболий рыжий мех и смеется над ним раздраженным, спазматическим смехом.