Читать книгу "Солдат великой войны - Марк Хелприн"

Думая об этом, он сидел на земле, залитый ярким солнечным светом, положив трость на колени, его седые волосы ерошил ветер. Сухая земля растрескалась – совсем как на холмах Сицилии. И все это время, пока он сидел и думал, его наполняли тепло и грусть. Только силой воображения, не двигая руками, не ощущая их тел, он чувствовал, что обнимает жену и сына.

Утро разгоралось, и сердце Алессандро пронзила радость, когда в воздух поднялись ласточки. Они разом оставили кусты и деревья и, словно облако, взлетели в небо. Их было множество, таких быстрых, так легко и непринужденно меняющих траекторию полета, они взмывали ввысь, скользили, пикировали, и небо словно взорвалось черным пламенем, пустующий до этого воздух обрел толщину и объем, казалось, изменил свое состояние, затвердел.

Рожденный солдатом, Алессандро уловил краем глаза знакомое движение. Повернулся и увидел охотника, медленно спускающегося по склону между олив справа от него, направляющегося в долину, которую заполняли ласточки и из которой они уже начинали подниматься в синюю высь.

Алессандро вновь перевел взгляд на ласточек. Хотя солнце слепило глаза, он не стал прикрывать их рукой, наблюдая, как они заполняют небо. А охотник, приближаясь к ним, не пытался прятаться.

Алессандро следил за отдельными ласточками, которые свечой взмывали в небо или стремительно падали вниз. Как быстро они поворачивали, когда возникала необходимость в повороте, или проскакивали мимо других птиц, словно ядро, выпущенное из орудия, или осколок взорвавшейся звезды. И так раз за разом.

Для Алессандро они были символом риска и надежды. Ему с трудом удавалось уследить за ними в мощных порывах ветра, дующих в синей вышине, где ласточки просто растворялись в цвете неба, но пока они поднимались, пока ввинчивались в синеву, которая могла принести им гибель, никто не мог сказать, низвергнут ли их с высоты или они низвергнутся сами, а ласточки об этом не думали, просто взмывали все выше и выше.

При подъеме ласточки становились недосягаемы для охотника, но ведь предстоял и спуск. А охотник никуда уходить не собирался.

Этих птиц Алессандро видел всю жизнь, они гнездились под крышами и уступами, обитали в амбарах и на колокольнях, ухаживали за птенцами и поколение за поколением наполняли своей быстротой утренний воздух. Он представлял себе, как бьются их сердца во время полета и как они отдыхают.

Он знал, что должно произойти. Их будут убивать в вышине, в полете. Их жизни оборвутся вспышкой. Его это поначалу не трогало, он видел кое-что и похуже и намеревался этим утром последовать за ними. Он думал, что никаких чувств по отношению к ним у него не возникнет, он видел себя одной из них, готовился составить им компанию – без всякого сочувствия – в смерти, как поступают солдаты, которых ждет одна и та же судьба. Но вышло иначе, потому что Алессандро не мог быть равнодушен к тем, кого любил. Он отбросил все великое, что знал, и всю их неописуемую красоту, и принципы света, и жил воспоминаниями о них.

Охотник вышел на исходную позицию, поднял ружье. Два выстрела прогремели один за другим, и птицы дождем посыпались с неба, переворачиваясь и просто камнем, изумленные, не понимающие, как это могло случиться. Охотник перезаряжал и стрелял.

Выстрелы пробивали дыры в небе, где десятки ласточек останавливались в полете, группами, парами, целыми семьями, и падали на землю. Охотник не промахивался, но, когда падали одни, другие взмывали к небу и продолжали стремиться ввысь.

Алессандро и представить себе не мог, что у него есть выбор, потому что, наблюдая за бойней, расчувствовался донельзя. Вспомнил, как однажды его маленький сын расплакался, а почему именно, Алессандро давно забыл. Плакал навзрыд, а потом успокоился. И каким же прекрасным было его лицо, все еще мокрое от слез!

К ласточкам, умирающим в полете, Алессандро наконец-то смог добавить свою молитву: «Господи Боже, умоляю Тебя об одном. Позволь мне соединиться с теми, кого я люблю. Перенеси меня к ним, соедини меня с ними, позволь увидеть их, позволь прикоснуться к ним». И эти слова, все вместе, прозвучали как песня.