Читать книгу "Лихое время - Олег Петров"

Несмотря на довольно схожие революционные судьбы, политические биографии, братья во многом разнились. Старший мыслил «державными» категориями, но был более управляем из Центра, каковым для Дальневосточной республики оставалась Москва, тогда как младший больше, как говорится, ходил по земле своими ногами. Наверное, потому, что имел юридическое образование и соответствующую практику, а юристов-романтиков, как известно, не бывает. Классические, базовые постулаты права, к сожалению или к счастью, редко совпадают с общепринятыми понятиями справедливости, а уж с революционной необходимостью и целесообразностью и вовсе, зачастую, не имеют ничего общего.

Поэтому реальное восприятие обоих братьев теми, кто их знал, с кем им доводилось работать и кому приходилось выполнять принимаемые одним или другим Матвеевым решения, – выглядело с точностью до наоборот.

Матвеев-старший был принципиален и политически категоричен. Признавал два цвета: красный и белый. Из-за этого ему нередко приходилось сильно ломать себя в роли главы ДВР: политическая обстановка вокруг «буфера» предполагала реверансы с теми силами, которые были противны большевистскому духу председателя правительства. Но, как бы там ни было, про старшего Матвеева говорили со значением: «Политик!». Говорили уважительно, подчиняясь, признавая его авторитет лидера, вожака, трезво оценивающего обстановку в республике и вокруг неё.

А про младшего нередко бросали с раздражением: «Законник!» Нет, уважительного отношения хватало, но превалировало некое недоумение: дескать, где витает, в каких облаках? О какой презумпции невиновности уголовного – и тем паче политического! – бандита рассуждает, когда вокруг ТАКОЕ творится? Революционная бескомпромиссность исключала, а Матвеев-младший признавал полутона. Никто не отрицал, что деятельность правоохранительных органов республики требуется поставить на чёткую правовую основу. Только сие рисовалось задачей, пусть не столь уж отдаленного, но все-таки будущего, а никак не текущего момента. В «текущем моменте», увы, благое стремление твёрдо встать на правовые рельсы нередко натыкалось на ту самую революционную целесообразность и с грохотом летело под откос.

Собственно, потому и произошло перемещение Евгения Михайловича из кресла Минвнудела в кресло председателя ВКС. На министерской должности он показался не столь решителен, как требовалось. Трагические события мая двадцать второго вроде бы уж как нельзя нагляднее тому свидетельство. Так что практическая борьба с преступностью – это одно, а вот высший судебный пост – лучшее приложение знаний по юриспруденции. Там и рассуждения про презумпцию – к месту, и неторопливая рассудительность Евгения Михайловича – в самый раз. Он принял новое назначение спокойно, не последовало даже с братом – тет-а-тет – выяснения отношений и дискуссии.

Но кто мог заглянуть в душу председателю ВКС республики? Да, как юрист, он стремился быть беспристрастным и объективным, следовать букве закона и сухим фактам, без их раскраски в те или иные политические цвета. Но разве он живёт вне времени и реальных событий, разве его душа черства и бесчувственна?

Воочию представляя картину совершенного ленковцами – пусть не всю, но довольно достаточно – то, что вместили полтора десятка увесистых томов уголовного дела, – Евгений Михайлович отчетливо осознавал: огромно совершённое зло, многочисленны жертвы, невосполнимы потери. И закипала в душе жгучая ненависть к бандитам, туманящая рассудок, взывающая к самой высокой каре.

Но те же самые тома документов, длящиеся уже почти месяц судебные слушания заставляли думать и о другом. Евгению Михайловичу хотелось гнать эти мысли, но они возвращались вновь и вновь.

В материалах дела хватало нестыковок по отдельным эпизодам, кое-где заметно страдала доказательная база. Как юрист, Матвеев понимал, что вина некоторых подсудимых фактически не доказана. Хорошо, конечно, что предостаточно доказательств в отношении самой активной части шайки – непосредственных участников убийств, ограблений, краж. Но вот что касается «подсобной» уголовной шушеры – наводчиков, укрывателей краденого, сбытчиков, содержателей воровских «малин», – тут многое выглядело зыбко. Следовательно, сомнения в виновности, с юридической точки зрения, требуется трактовать в пользу обвиняемых. Вот тут-то и сидел гвоздь! Рыбёшка в уголовном мире мелкая, а оправдание этой рыбёшки волну подымет бо-ольшую! В тёмном омуте так называемого общественного мнения.

На собраниях и митингах, в прессе, отражающей мнение различных политических сил ДВР, высказывалось, по сути, единое мнение: ленковской своре – смерть! Трудно было осуждать людей – натерпелись. Куда больше – оба члена судебной тройки, Мадеко и Берсенёв, как и один из общественных обвинителей, помпрокурора округа Штефан, тоже настроены непримиримо, заведомо взяли жесткую линию обвинения. Речь седовласого и авторитетнейшего среди правоведов Труппа восприняли не просто скептически – с осуждением. Дескать, какие это такие невиновные должны выйти из зала суда оправданными?!

Евгений Михайлович понимал, что обсуждение и вынесение приговора по делу ленковской шайки будет проходить трудно, если вообще обойдётся без скандала. Поэтому после окончания последнего судебного заседания предложение Берсенева – сразу же взяться за приговор – отклонил. Предложил им с Мадеко ночь на раздумье, недвусмысленно дав понять, что всех подсудимых под одну гребенку чесать не позволит.

2

Собрались в десять утра в кабинете у Матвеева, отключившего телефонную связь. Евгений Михайлович показал секретарше в приёмной массивный бронзовый ключ от дверей кабинета.

– Запираемся, милочка, чтобы не создавать вам неудобств. Звонки принимайте, посетителей записывайте в книгу. Пока не вынесем приговор – нас ни для кого нет, даже если сам Господь Бог объявится. Ни для ко-го!

Евгений Михайлович закрыл за собой высокие двери и дважды повернул ключ в замке. Членам тройки, смеясь, сказал:

– Не выпущу, пока не придём к единому решению.

Но его ночные тревоги оказались напрасными. И Мадеко, и Берсенёв высказывали довольно обоснованные мнения в отношении каждого подсудимого. Пожалуй, только единожды Матвеев оказался в меньшинстве. Речь шла о Федоре Кислове.

– Совершенно согласен с Колесниковым, что Кислова необоснованно причислили к головке шайки. Нам известен только эпизод с ограблением китайской лавки, но вы же убедились: потерпевшие спутали Кислова с Багровым. И Багров своё участие в ограблении не отрицает.

– Дорогой Евгений Михайлович, вы же сами знаете, что масса преступных эпизодов осталась за рамками дела! – зампредседателя Главного Военного суда ДВР Леонид Берсенёв, порывистый круглоголовый крепыш, с ожесточением зачиркал спичкой по шероховатому боку спичечного коробка, перебрасывая папиросу из одного угла рта в другой. – Здесь, допустим, правда ваша – участие Кислова не доказано. Со следователем Колесниковым трудно не согласиться. Но на хребте! Характерный ленковский почерк, их зловещие повадки: маска на лице, револьверная стрельба без размышлений! Несомненная бандитская наглость! Чего с ним сюсюкать! Счастье потерпевшего, что пуля скользнула, а намерение-то на убийство – явное!