Читать книгу "Воздухоплаватель. Битва за небо - Юрий Корчевский"

Хирург собрался уходить, уже пару шагов сделал. Потом обернулся, достал из кармана застиранного халата пулю, показал Андрею.

– Вот она, немецкая, на твое счастье крупные сосуды не задела. Хочешь – возьми на память.

Андрей кивнул. Хирург пулю положил на тумбочку. Андрей слегка голову повернул. На тумбочке лежало удостоверение бойца интербригады – карточка с подписями и печатями, но без фото. Хирург ушел, санитар сначала напоил водой из поильника, потом накормил котлетой, на гарнир – вареный рис с острой приправой, как любят испанцы. Есть хотелось сильно, сильнее только пить. Воды выпил три поильни, пока жажду утолил.

Слова хирурга его ошеломили. В СССР? Он и хотел увидеть страну – какая она стала? И боялся, и основания для опасения были. В душе буря чувств. Убежать ночью из госпиталя? Но он слаб. Вон, после перевязки попробовал встать и едва не упал от слабости, закружилась голова. Хорошо, санитар подхватил, усадил на каталку. Хирург покачал головой укоризненно.

– У тебя серьезное ранение, потерял много крови. Тебе надо лежать и больше есть мяса и фруктов, чтобы восполнить кровопотерю.

– Доктор, со мной надолго?

– Сюда ты уже точно не вернешься. Месяц в госпитале, потом в санаторий на реабилитацию. А там видно будет. Если из ВВС спишут, будешь на гражданке почту возить на «У-2».

Санитар стал выкатывать каталку с Андреем из перевязочной, хирург закурил папиросу. Для Андрея даже странно. Чтобы врач в его время в отделении закурил? А здесь дымили все – персонал, раненые. Но советские и испанцы лежали в разных отделениях, на разных этажах. Видимо, удостоверение сыграло свою роль.

Наши летчики, да и другие военспецы его имели для прикрытия. Да еще Андрей хорошо говорил на русском, что в интербригадах редкостью было. Приняли его за советского пилота. Но русский и советский – большая разница.

Утром, после завтрака, раненых погрузили на поезд и уже вечером еще одна погрузка на корабль. Название судна Андрей прочитать не успел, и флаг точно не красный советский, а какой-то банановой республики.

Кубрик, куда поместили Андрея, большой, человек на десять. Как позже догадался Андрей, судно приспособлено под госпитальное, ибо перевязки делали в настоящей перевязочной, а еще была операционная, сам прочитал надпись на двери. Так что судно только с виду торговое. Получается – готовился СССР к войне. А грянула беда в сорок первом, и ни черта нет. Ни пушек не хватает, ни сухарей, ни бинтов.

На судне ни одной женщины. Все, кого видел Андрей, мужчины. И врачи, и санитары, и коки, не говоря о персонале судна – матросы, кочегары, рулевые и штурманы. А капитана Андрей так и не видел, но полагал, что и тот мужчина. Полторы недели судно раскачивало, но шло ходко. Андрей служил когда-то на «Орлице», хоть и не морской волк, а приблизительно мог угадать скорость по ударам волн по бортам, работе гребных винтов.

Судно на угле и везде его тонкая пыль, даже на бинтах, если дня два не менять. По солнцу в иллюминаторах приблизительно определял положение судна. Сначала на север шли, потом на северо-восток, затем на восток, а когда судно на юг повернуло и солнце стало видно с другой стороны борта, в тупик встал. Куда они могли плыть таким маршрутом? Когда судно встало у причала, а потом разгружаться стало, кто-то из раненых сказал:

– Братцы, да это же Мурманск, провалиться мне на этом месте!

Прохладно. Снега нет, а ветер приносит ледяное дыхание близкой Арктики. За полдня крытыми грузовыми машинами всех раненых в госпиталь перевезли. Тут же подразделяли по виду ранений. Андрея – в торакальное отделение. А уже в отделении палаты для командиров отдельно, для рядовых и сержантов отдельно. Разница в пайке. Командирам выдавали папиросы, рядовым – махорку. А еще командирам конфеты, рядовым – пиленый кусковой сахар. Андрей попал в двухместную маленькую палату. На соседнюю койку определили раненного в грудь танкиста. На судне Андрей его не видел, велико судно. И в палате познакомиться не успел, ночью танкист умер. На кровати танкиста, так же как и у Андрея, висела табличка с фамилией и инициалами. Андрей, обнаруживший смерть танкиста первым, еще до обхода медсестры, еще сам не зная зачем, перевесил таблички. Персонал в лицо раненых еще не запомнил, слишком много их поступило. Одежда, если на ком и была, так цивильная. Данные на табличке прочитал дважды, мысленно про себя повторил, дабы не забыть, не споткнуться. И когда медсестра пришла с градусником, сказал:

– Похоже, летчик отмучился. Вроде не дышит.

Медсестричка за дежурным доктором кинулась. Танкист был моложе Андрея на пять лет, но ведь ранения никого не красят. Телосложением похож и чертами лица, званием капитан.

В палату медсестричка вбежала, следом высокого роста хирург, за ним санитарка. Хирург попробовал пульс прощупать. А чего его щупать, когда танкист уже остыл? Медсестра прикрыла ладошкой веки умершего, сняла табличку с кровати, прочитала вслух.

– Киреев Андрей Владимирович. Пулевое ранение в левую половину груди, массивная кровопотеря. Оперирован.

– Вызывайте санитаров из морга, пусть перевозят. Я запишу в историю болезни, сдам в канцелярию.

Хирург забрал у медсестры табличку, вышел. Никто даже не усомнился, что не Киреев перед ними, а другой человек. Санитарка бинтом связала ноги, сложила руки на груди умершего, подвязала челюсть.

– Не говорил, с каких краев? – спросила она Андрея.

– Он все время без сознания был.

– Ах ты господи!

Санитарка спохватилась. При большевиках, тем более в военном госпитале, упоминать Господа не рекомендовалось, могли быть последствия. Вскоре заявились два дюжих санитара, переложили тело на каталку и увезли. Андрей перевел дух. Сомнения одолевали – правильно ли поступил? А если обман вскроется? Но снявши голову, по волосам не плачут. Сделанного уже не вернуть.

В госпитале провалялся месяц, и никто не заподозрил, что он не тот, за кого себя выдает. У находящихся на излечении военнослужащих при себе документов не было, хранились в канцелярии. И личных жетонов, как у немцев или в Советской Армии в послевоенное время, – не было. Все же в условиях боевых действий жетон на цепочке на шее надежнее, чем смертный медальон в кармане. Медальон как маленький цилиндрический пенал из дерева, а позже из пластмассы, в который вкладывалась записка на бумаге. У убитого воина влага попадала в медальон, бумага гнила и зачастую прочитать написанное не представлялось возможным. Стальной жетон с выбитыми цифрами куда надежнее, а у эсэсманов под левой подмышкой еще и группа крови вытатуирована, дабы при ранении не тратить время на определение группы, а переливать кровь в полевых условиях.

Все же настало время комиссии. В кабинет начальника госпиталя вызывали по списку. Выходил военфельдшер и выкрикивал. То ли нервничал Андрей, то ли не привык, а свою фамилию прослушал, не отреагировал. Один из выздоравливающих толкнул его локтем в бок.

– Капитан, тебя выкрикивали!

За столом комиссия из трех врачей, сбоку столик военфельдшера, который вместо писаря. Андрей доложил: