Читать книгу "Тайны народа - Эжен Сю"

Она не кончила. Руки ее опустились, голова склонилась на плечо. Она не дышала…

В эту минуту Жильдас, приоткрыв дверь, ведшую наверх, сказал Лебрену:

— Сударь, полковник там, наверху, желает с вами поговорить.

Лебрен поднялся в свою спальню, куда из предосторожности поместили полковника.

Плуернель получил две легкие раны и сильные ушибы. Когда Лебрен вошел, его гость стоял с мрачным и бледным лицом.

— Мои раны не тяжелые и не помешают мне оставить ваш дом, — сказал он. — Я никогда не забуду вашего великодушного поступка относительно меня, особенно благородного после того, что произошло между нами вчера. Единственное мое желание — расквитаться с вами когда-нибудь. Это будет нелегко, сударь, потому что мы — побежденные, а вы — победители. Раньше я был слеп. Теперь эта внезапная революция открыла мне глаза. Настало время, когда власть будет в руках народа. Прошлое было наше, как вы мне это сами сказали, теперь наступает ваш черед.

— Я верю в это, сударь. А теперь позвольте мне дать вам совет. Было бы неосторожно выйти отсюда в вашем мундире. Страсти народные еще не утихли. Я дам вам пальто и шляпу, и в сопровождении одного из моих друзей вы спокойно доберетесь до вашего дома.

— Переодеваться! Какая низость!

— Не будьте так подозрительны. Разве вы не бились храбро до самого конца?

— Но потом меня обезоружили… и кто же?.. Впрочем, — прибавил он, протягивая Лебрену руку, — прошу извинения. Хорошо, пусть будет по-вашему, я переоденусь. Человек, который так поступает, как вы, должен иметь правильное понятие о чести.

В одну минуту Плуернель был переодет в штатское платье.

— Сударь, — сказал он Лебрену, — у меня нет сабли, которую я с удовольствием отдал бы вам. Поэтому прошу вас сохранить мою каску в воспоминание о солдате, которому вы так великодушно спасли жизнь.

— Я сохраню ее, — сказал Лебрен, — и присоединю к двум прежним реликвиям вашего рода, имеющимся у меня.

— Реликвии моего рода? — вскричал с удивлением Плуернель. — Откуда они у вас?

— К сожалению, — ответил Лебрен, — не в первый раз сегодня представитель рода Плуернель и один из Лебренов встречаются с оружием в руках.

— Что вы говорите, сударь? Пожалуйста, объяснитесь.

Стук в дверь прервал этот разговор.

— Кто там? — спросил хозяин.

— Эго я, отец, — сказал Сакровир. — Внизу собралось несколько друзей. Они из думы и хотят тебя видеть.

— Дитя мое, — проговорил отец. — Тебя знают у нас на улице не меньше, чем меня. Ты проводишь нашего гостя, но спустишься по другому ходу, чтобы миновать магазин. И ты не покинешь господина Плуернеля, пока он не будет в полной безопасности.

— Будьте спокойны, отец, я только что два раза проходил через баррикады и ручаюсь за безопасность.

— Прошу извинения, что оставляю вас, — обратился хозяин к Плуернелю. — Меня ждут друзья.

— Прощайте, сударь, — сказал полковник с чувством. — Я не знаю, что готовит нам будущее. Быть может, мы снова встретимся в сражении. Но клянусь вам, что я никогда не буду в состоянии смотреть на вас как на врага.

И Плуернель вышел из комнаты за молодым Лебреном.

Лебрен, оставшись один, с минуту рассматривал каску полковника.

— Действительно, странные вещи случаются на свете, — проговорил он и отнес каску в ту таинственную комнату, которая возбуждала такое любопытство Жильдаса.

Затем он спустился вниз к своим друзьям. Те сообщили ему, что временное правительство, собравшееся в городской думе, вот-вот должно объявить установление республики.

Глава ХI

Несколько дней спустя после низложения с трона Людовика-Филиппа, около десяти часов утра, огромная толпа радостно теснилась возле церкви Святой Маделены, фасад которой совершенно исчезал под бесчисленными драпировками черного и серебряного цвета. На фронтоне храма можно было прочесть следующие слова:

ФРАНЦУЗСКАЯ РЕСПУБЛИКА.

СВОБОДА, РАВЕНСТВО, БРАТСТВО

Несметная толпа наполняла бульвары, уставленные, начиная от Бастилии и кончая площадью Маделены, двумя рядами погребальных треножников.

Этот день был днем чествования душ усопших граждан, погибших в борьбе за свободу.

Двойной ряд национальной гвардии под начальством генерала Куртье и старого солдата республики Гинара образовывал сплошную стену.

Население, серьезное и сдержанное, было охвачено сознанием своего суверенитета, завоеванного кровью погибших братьев.

Прогремела пушка. Раздались звуки патриотического гимна — Марсельезы. В толпе появились члены временного правительства: Дюпон, Ледрю-Роллеи, Араго, Луи-Блан, Альбер, Флокон, Ламартин, Кремье, Гарнье-Паже, Марраст…

Трехцветные шарфы, крестообразно перевязанные на груди, были единственными знаками отличия этих граждан, в руках которых находилась в эту эпоху судьба Франции. Они медленно взошли на широкую церковную паперть.

Вслед за ними, славя республику и народный суверенитет, шли высшие сословия государства: судейское сословие в красных одеяниях, сословие ученых в своих официальных костюмах, маршалы и генералы в парадных мундирах.

Страстные восклицания «да здравствует республика!» сопровождали шествие этих сановников, по большей части бывших придворных столько раз менявшегося режима, а теперь — республиканских неофитов.

Все окна домов, расположенных на площади Маделены, были сплошь усеяны зрителями. В верхнем этаже лавки одного из друзей купца Лебрена у окон собралась вся его семья: госпожа Лебрен, ее дочь (обе были в черном), господин Лебрен, его сын, дядюшка Морен с внуком Жоржем, у которого была перевязана рука. Оба они в то время составляли как бы часть семьи господина Лебрена.

За два дня до празднования торжества республики господин и госпожа Лебрен заявили дочери о своем согласии на ее брак с Жоржем. На прекрасном лице Велледы светилось выражение глубокого счастья, сдерживаемое тем благочестивым волнением, которое возбуждала в ней величественная церемония.

Когда кортеж вошел в церковь и смолкли звуки Марсельезы, господин Лебрен, с глазами еще увлажненными слезами, воскликнул с радостным энтузиазмом:

— О, сегодня великий день, день освящения нашей республики, чистой от оскорблений, от казней, от грязи!.. Милосердная, так как чувствует за собой и силу и право, ее первой мыслью было опрокинуть политический эшафот, тот эшафот, который в случае поражения она обагрила бы своей кровью. Смотрите — честная и великодушная, она призывает к торжественному миру, к забвению, к прощению и любви, поклявшись на прахе своих последних мучеников в том, что будет стойко охранять нашу свободу. Призывает эту бюрократию, этих генералов, еще так недавно непримиримых врагов республики, на которую они жестоко нападали силой во всеоружии ими изданных законов и им подчинявшегося войска. О, сколько красоты и благородства в том, что она так великодушно протягивает своим недавним противникам братскую и безоружную руку!