Читать книгу "Песни мертвого сновидца. Тератограф - Томас Лиготти"

Прямо сейчас мы вступаем в совершенную гармонию, мои грезы и моя девочка грез. Ты вскоре станешь калейдоскопом моего воображения, созданным из плоти и крови. На поздних стадиях этой процедуры может произойти все что угодно. Твоя форма познает безграничность разнообразия, когда в дело вступят сами Великие Химики. Вскоре я вручу свой сновидческий дар потрясающему восстанию сущности, и тогда, я уверен, мы оба сильно удивимся. Это единственная вещь, что никогда не меняется.

Тем не менее у этого процесса по-прежнему есть одна проблема. Он несовершенен и уж точно негоден для продажи, как мы говорим в нашем пилюльном бизнесе. Но если бы он был идеален, разве не стал бы скучен? Я хочу сказать, что под давлением столь различных метаморфоз изначальная структура объекта каким-то образом ломается. Последствия очень простые: ты никогда не сможешь быть прежней. Мне очень жаль. Тебе придется остаться в той любопытной инкарнации, которую ты приобретешь, когда сон закончится. И она сведет с ума любого человека, который будет иметь несчастье найти тебя. Но не волнуйся, ты не проживешь долго после того, как я уйду. И к тому времени испытаешь богоподобные силы протеизма, силы, которые я даже не надеюсь познать, и неважно, сколь глубоко я этого желаю.

А теперь, полагаю, мы можем приступить к тому, что всегда было твоей судьбой. Ты готова? Я полностью готов и постепенно отдаюсь тем силам, что ходят своими тропами и заберут нас с собой. Чувствуешь, как нас затягивает буря трансфигураций? Чувствуешь возбуждение этого химика? Силу моего сновидчества, моего сновидчества, моего сновидчества, моего…

А теперь, Роза безумия, — ЦВЕТИ!

II. Испей же в честь меня одними лишь глазами лабиринтными

Все на вечеринке отпускают замечания по их поводу. Спрашивают, не изменил ли я их каким-то способом, предполагают, что я ношу странные кристаллические линзы под веками. Я говорю им «нет», что я родился со столь выдающимися органами зрения. Они — не какой-то трюк из набора оптометриста, не результат хирургического шабаша. Разумеется, людям сложно поверить в такое, особенно после того, как я говорю, что также родился со способностями гениального гипнотизера… и после этого стал быстро развиваться, углубляясь в месмерические дебри, где прежде, да и сейчас, не ступала нога ни одного человека моего призвания. Нет, я не веду речь о «бизнесе» или «профессии» — я говорю о призвании. А как еще называть то, для чего ты предназначен с рождения, отмечен стигматами судьбы? Когда беседа достигает этой точки, гости начинают вежливо улыбаться, говорят, что шоу им очень понравилось, а я действительно хорош в том, чем занимаюсь. Я отвечаю, что благодарен им за возможность показать представление для столь элегантных гостей в столь элегантном доме. Неуверенные, в какой мере я высмеиваю их, они нервно крутят тонкие стебельки бокалов для шампанского, напиток сверкает, а хрусталь мерцает под калейдоскопическим сиянием люстры. Несмотря на всю красоту, силу и престиж, что общаются ныне в этой чрезмерно барочной зале, я думаю, что глубоко в душе все они знают то, насколько обыкновенны. Я и моя ассистентка производим на них немалое впечатление, я же прошу помощницу поговорить с гостями, развлечь их так, как они того хотят. Один джентльмен с раскрасневшимся лицом в порыве животного магнетизма смотрит на мою партнершу, глотая свой напиток.

— Хотите с ней встретиться? — осведомляюсь я.

— Еще спрашиваете, — отвечает он.

Они все хотят. Они все хотят тебя узнать, мой ангел.

Чуть ранее, этим вечером, мы показали этим милым людям наше представление. Я дал указания распорядителю вечеринки не подавать алкоголь гостям перед выступлением и расставить мебель в этой перегруженной деталями комнате так, чтобы каждому открывался прекрасный вид на небольшой помост и нас. Распорядитель, естественно, с готовностью подчинился. Он также уступил моей просьбе и выдал плату авансом. Такой покладистый человек, с такой готовностью подчиняющийся воле другого.

В начале представления я стою один перед безмолвной публикой. Все освещение отключено, кроме единственного прожектора, который я разместил на расстоянии двух целых и двух десятых метра от сцены на полу. Свет сфокусирован на паре метрономов, их маятники в совершенном унисоне качаются туда-сюда, как дворники автомобиля во время дождя: медленно и плавно в одну сторону, в другую; в одну сторону, в другую; в одну сторону, в другую. На конце каждого находится копия моего глаза, и она качается вправо-влево, и каждый видит их, а мой голос обращается к ним с той части сцены, что скрыта в тенях. Сначала я даю небольшую лекцию о гипнозе, о происхождении этого термина и его природе. Потом говорю:

— Леди и джентльмены! Пожалуйста, обратите ваше внимание на этот глянцевитый черный ящик. Внутри него стоит самое прекрасное создание, которое вам когда-либо доводилось видеть. Она спустилась с самих небес, она — истинный серафим. И сейчас для вашего увеселения она уже погружена в глубокий транс. Вы увидите ее воочию и поразитесь.

Следует драматическая пауза, во время которой я внимательно смотрю на сборище перед собой, сборище, которое я держу под контролем. Когда я перевожу взгляд на ящик, потайная дверца распахивается как будто бы по своей воле.

Словно в один голос, публика тихо ахает, и на секунду меня охватывает паника. А потом раздаются аплодисменты, и они уверяют меня, что все в порядке, что им нравится фигура, выставленная перед ними напоказ. То, что они видят, стоит прямо внутри ящика, ее тонкие руки лежат абсолютно неподвижно вдоль тела. Она носит крохотное, расшитое блестками платье — вульгарный костюм, чье неистовое сияние каким-то образом превосходит клише, оживляет его низкосортную душонку. Ее глаза как два голубых драгоценных камня в алебастровой оправе, а их взгляд устремлен в бесконечность. Когда публика рассматривает ее во всех подробностях, я говорю:

— А теперь, мой ангел, ты должна упасть.

По этому сигналу она начинает трястись внутри ящика. Наконец, качнувшись, падает вперед. В последний момент я хватаю ее за шею рукой и останавливаю негнущееся тело за пару дюймов до того, как оно ударилось бы об пол. В ее прическе не потревожен ни единый локон, усыпанная драгоценностями тиара крепко держится на голове. Звучат аплодисменты, пока я ставлю свою длинноногую и длиннорукую ассистентку в вертикальное положение.

А вот теперь представление начинается по-настоящему — целый набор месмерических трюков с небольшой толикой магии. Я помещаю негнущееся, загипнотизированное тело сомнамбулы горизонтально между двумя стульями и прошу какого-нибудь толстяка из публики подойти и сесть на нее. Мужчина соглашается с превеликой радостью. Потом я приказываю сомнамбуле стать нечеловечески гибкой, чтобы я мог поместить ее в невероятно маленькую коробку. Но ассистентка недостаточно податлива и помещается в ящик лишь наполовину. Тогда я сообщаю зрителям, что должен сломать ей шею и другие кости, чтобы затолкнуть внутрь все тело. Наблюдатели напряжены, ожидая развязки, а я умоляю их сохранять присутствие духа, хотя они и могут увидеть, как вокруг краев крышки проступает кровь, когда я закрываю ящик. Они в восторге, когда девушка медленно поднимается на ноги, невредимая и незапятнанная. (Тем не менее, как и любая толпа на представлении, где есть или может быть элемент риска, втайне они желают, чтобы какой-то трюк пошел не по плану.) Затем наступает очередь «человеческой куклы вуду», когда я втыкаю длинные иглы в плоть помощницы, а она не морщится и даже звука не издает. Мы выполняем еще пару обязательных фокусов, отрицая смерть и боль, а потом переходим к трюкам с памятью. В одном из них я прошу всех в зале быстро выкрикнуть их полное имя и дату рождения. Потом приказываю сомнамбуле повторить эту информацию по просьбе случайно выбранных людей из публики. Она называет правильно имена — разумеется, зрители изумлены и сбиты с толку, — но вот все даты не из прошлого, а будущего. Некоторые дни и годы, цифры, которые она произносит равнодушным, механическим голосом, отстоят довольно далеко от настоящего, другие же находятся подозрительно близко. Я удивляюсь тому, как ведет себя моя сомнамбула, и объясняю зрителям, что обычно предсказание судьбы в представление не входит. Извиняюсь за столь прискорбную демонстрацию предвидения и обещаю, что они будут вознаграждены невероятным финалом, дабы отвлечь мысли зрителей от мрачных предчувствий. В такую минуту вполне был бы уместен даже глас небесных труб.