Читать книгу "«Летающий танк». 100 боевых вылетов на Ил-2 - Олег Лазарев"

Но после посыпавшихся на него в штаб бригады жалоб его буйная строгость поутихла, и это прозвище забылось. Летчиков он называл «коршунами», последние и его стали называть «коршуном». Это прозвище за ним так и закрепилось. Видимо, начальство сделало ему замечание по поводу чрезмерной строгости. Мы это поняли по тому, что взысканий личному составу он стал давать гораздо меньше. Возможно, он понял, что с этими людьми ему вскоре придется воевать, то есть ходить на боевые задания. Все остальное, свойственное его натуре и привычкам, осталось прежним.

Большое внимание в полку отводилось строевой подготовке. Для предстоящей боевой работы она в то время нам была совершенно не нужна. Об этом мы открыто говорили на комсомольских собраниях и просили, чтобы время, отводимое на строевую подготовку, лучше выделяли на тактическую подготовку и практические занятия на материальной части, стрельбе в тире из личного оружия, из которого хорошо стрелять мы практически не умели. Каждая неделя обычно заканчивалась строевым смотром, во время которого кого-то обязательно наказывали. От дежурных по полку Крешков требовал по прибытии его в часть четких громких рапортов. Не всем удавалось выполнять это требование.

За плохую подготовку к несению наряда в первую очередь попадало адъютантам эскадрилий. Единственными дежурными по полку, к которым комполка не предъявлял претензий за рапорт, оказались двое – пилот 2-й эскадрильи сержант Сидоренко и пилот 3-й – я. Желая угодить Крешкову, адъютанты посылали нас в этот наряд еженедельно. На одном из построений полка командир обратил внимание, что часть летчиков, в большинстве из числа командиров звеньев и старших летчиков, украсили свои лица бородами, усами, бакенбардами.

Сам Крешков свое лицо не украшал, и, конечно, это ему не понравилось. Стоя перед строем полка, сделав кислую гримасу, сердитым голосом он произнес: «Тоже мне, гоголевские герои, красавцы какие. Всем, имеющим на лице волосяные украшения, два шага вперед!» Затем все вышедшие из строя были отправлены в парикмахерскую сбривать все, как он выразился, «…лишнее на лице, кроме волос на голове». Исполнявшему обязанности начальника штаба полка Юстратову было приказано проконтролировать выполнение приказа и к обеду доложить об исполнении.

В середине ноября с целью разгрузки аэродрома «Зорька» и возможности наконец приступить к полетам полк перебазировался на другой аэродром, находившийся ближе к Сызрани, у большого заволжского села Обшаровка. Весь личный состав разместили в двухэтажном доме бывшей школы. Большая скученность и редкое посещение бани привели к появлению вшей, блох, клопов. Обильное количество паразитов нас буквально изводило. Особенно доставалось от них ночью, чесались все. Не испытывал, пожалуй, этой неприятности только один комполка. Он жил на частной квартире, и там наверняка ему спалось лучше. Как всегда бывает, народ привыкает ко всему. Так и мы свыклись с этим.

В Обшаровке полк продолжал пополняться личным составом. Здесь к нам прибыл комиссар полка майор Обертышев, а в нашу эскадрилью вместо прежнего комэска Сухих, ставшего штурманом и одновременно заместителем командира полка, новый – капитан Юдин. Комиссар и новый комэск имели опыт боевой работы. Обертышев за боевые вылеты на Р-5 имел орден Красного Знамени. Юдин в боях на реке Халхин-Гол себя не проявил – наград не имел. Найдя общий язык, с ним сблизился адъютант нашей АЭ капитан Бескоровайный. Он тоже был в Монголии. Обертышев часто выступал перед личным составом полка. По нашей просьбе рассказывал о своих боевых делах. Со смаком рассказывал о случае, когда при полете на Р-5 из-за перехлестывания тросика бомбосбрасывателя штурман никак не мог сбросить бомбы над целью. «Бомбы сбросить нельзя», – доложил штурман. «Лезь за борт и перегрызай тросик зубами, но бомбы сбрось», – приказал он ему. Строгий приказ сильно подействовал на штурмана. Он с такой силой дернул за ручку сбрасывателя, что сорвался сам держатель, а вместе с ним полетели и бомбы. Насколько этот рассказ был правдивым, мы не знали, но впечатление он на нас произвел большое. В конце 1942 года в полк прибыло пополнение младших авиаспециалистов из ШМАС, состоявшее из девушек. Впоследствии одна из них осталась со мной на всю жизнь, став супругой.

Нелетная погода не позволила полку выполнять полеты. Большую часть времени мы проводили на аэродроме, работая на матчасти или в казарме, занимаясь наземной подготовкой. Все новости в Обшаровке мы узнавали от приезжих из Чапаевска. Ни радио, ни газет у нас не было. О том, что под Сталинградом окружена 6-я немецкая армия, мы узнали лишь в декабре от командира полка Крешкова. На занятиях по тактике он рассказал о положении на фронтах и, в частности, о Сталинградском окружении. На этом же занятии он высказал свое мнение о попытке генерала Манштейна прийти на помощь Паулюсу. Тогда мы, конечно, не знали, чем закончится это окружение и как оно отразится на ходе войны. Поэтому особого значения этому событию не придали.

Только через месяц снова заговорили об окружении под Сталинградом и неудачной попытке Манштейна выручить Паулюса. После победы под Сталинградом наши войска всю зиму успешно продвигались на запад. Настроение у нас, как и в прошлую зиму, снова поднялось. На душе повеселело. И все же неприятный осадок от летних неудач оставался. В головах у нас не укладывалось, как могло получиться, что прошлым летом наши войска опять отступали и потеряли большую территорию. Понимали – одной из причин отступления явился какой-то промах Высшего командования. Досадовали, что такие промахи очень дорого нам обходятся.

К регулярным полетам из-за нелетной погоды полк в Обшаровке приступить не мог. Однообразная жизнь с постоянными занятиями по наземной подготовке приелась и надоела. Снегопады, метели, туманы, сменяя друг друга, казалось, нарочно не давали установиться более-менее подходящей для полетов погоде. Аэродром и дорогу, ведущую к нему из Обшаровки, не успевали очищать от снега. От казармы, в которой размещался полк, до аэродрома было около трех километров. Добираться до него приходилось пешком. Преодолевать это расстояние в зимнем летном обмундировании по рыхлому снегу оказалось не так-то легко.

Шофера грузовых машин из авиационно-технической роты обслуживания, ехавшие в сторону аэродрома, никогда нас не подвозили. Это вызывало озлобление с нашей стороны. Однажды командир полка в летном обмундировании, шедший с летчиками на аэродром, видя, что группу нагоняет грузовая машина, шофер которой явно не собирался останавливаться и подвезти идущих, все же сумел его остановить. С помощью летчиков он вытащил его из кабины, выругал, как только мог. Упрекая, выпалил ему: «У тебя на машине стоит моторишко в 40 лошадей, и ты еще дерешь нос кверху. А летчики летают на самолете, мотор которого имеет 1500 сил, идут и мучаются пехом. Им скоро лететь на фронт защищать Родину, а ты, осмадей бессовестный, здесь в тылу останешься и будешь ждать конца войны. Знаешь ли ты, нахал, как будет чувствовать себя летчик после такой дороги, садясь потным в самолет?» Вскоре нам стало известно, что соответствующее внушение получил и сам командир роты. Шоферы стали подсаживать всех без исключения, независимо из полка они или из роты.

Несмотря на регулярное еженедельное посещение бани и такую же регулярную смену белья, включая и постельного, вследствие большой скученности и тесноты размещения избавиться от насекомых мы так и не смогли. Обычные профилактические меры эффекта не имели. По настоянию врача командир полка принял решение провести санобработку всего летного состава части в специальном санпропускнике. До Батраков, где он находился, было около полутора десятков километров. Весь путь туда и обратно мы проделали пешком. За весь день во рту у нас не было ни крошки хлеба. Некоторым из нас совсем не повезло: белье у них не только прожарилось, но и пережарилось. Получилось так, что гимнастерки, шинели и шапки при надевании от перегрева рассыпались, как труха. И, несмотря на такую меру, избавиться от паразитов мы все же не смогли.