Читать книгу "Из жизни двух городов. Париж и Лондон - Джонатан Конлин"

Необходимость перепрыгивать или обходить грязные лужи под улюлюканье мальчишек-разносчиков: «Давай! Давай!» — делала саму мысль о том, чтобы не спеша прогуляться по Парижу, смешной и нелепой. Выйти на улицу нарядно одетым? Quelle absurdité[47]: одной повозки, заехавшей колесом в сточную канаву достаточно, чтобы праздничный костюм превратился в грязное, дурно пахнущее тряпье. Кстати, сточные канавы в Париже проходили посередине улицы, а не сбоку, между краем проезжей части и тротуаром, как в Лондоне. В конце семнадцатого — начале восемнадцатого века парижанин среднего достатка, подражая аристократической элите, избегал передвигаться по городу пешком, не желая показаться canaille — презренным плебеем. Конечно, в свете опасности, которой подвергались на улице пешеходы, его можно было понять. Парижские фланёры восемнадцатого века тенденциозно заявляли, что именно грязь на дорогах помешала сближению социальных слоев населения, что привело к упадку патриотических чувств у горожан. «Вы, бешеные псы! — гневно заявлял Ретиф де ла Бретонн в одной из речей в 1788 году, обращаясь к гипотетическим властям. — Кто дал вам право обливать нас грязью?»

Правда, и в Париже существовали места, где фланёры могли вволю нагуляться, показав себя во всей красе: бульвары. Эти пешеходные зоны возникли в 1670-х и тянулись вдоль фортификационных сооружений. В 1670–76 годах крепостные валы Порт Сен-Антуан и Порт Сен-Мартен стали первыми парижскими «променадами». С течением времени длина бульваров росла, составив в итоге более 4,5 километра. Бульвары, так же как сад Тюильри, Люксембургский сад и Арсенал представляли собой особый «заповедник» с ограниченным числом входов и выходов. Городские власти, желая, чтобы бульвары и дальше оставались пешеходной зоной, ограничили количество дорог, ведущих от них в город, и лимитировали использование транспорта на самих бульварах. Поэтому, когда Декран сравнил улицы Лондона с парижскими променадами, он имел в виду, что по ним можно гулять с таким же удовольствием, как и по бульварам и королевским садам Парижа: центр города действительно был привлекательным местом для прогулок. «Однако, — добавляет Декран, — не следует выходить на улицу, не приняв меры предосторожности». Здесь мы снова встречаемся с привычными комплексами «француза в Лондоне»: Декран настаивает, что парижанину не следует одеваться как дома (то есть в шелковый камзол), носить парик с косичкой и шпагу на боку. Более или менее воспитанные лондонцы просто посмеются над таким «пугалом», а толпа может начать глумиться, даже кидаться грязью. «Конечно, такие инциденты весьма неприятны, — соглашается Декран, — этого не должно происходить!» Они указывают на плохую работу лондонской полиции и на отвратительные манеры британской черни. «Но что будет, — тут же добавляет автор, — если лондонец, будучи в Париже, захочет вести себя по-английски и начнет громким голосом высказывать свои политические взгляды? Не возмутит ли такое поведение парижан?». Скорее всего, оно покажется им крайне вызывающим (особенно учитывая присутствие вездесущих шпионов, подслушивавших и подглядывавших за прохожими). Так и получается, делает вывод Декран, что в одном городе полиции слишком мало, а в другом — слишком много. (Мы согласны с автором: одной из важнейших причин нашего исследования двух городов было желание выяснить, где же именно лежит эта «золотая середина»).

«Что до местных обычаев, — замечает далее Декран, — то иностранцам следует знать, что народ в Лондоне сам себе хозяин, и его привычки нужно уважать». Чтобы избежать вылетающих из-под колес грязных брызг, пешеходы в Лондоне восемнадцатого века жались вдоль стен домов, стоявших по обе стороны улицы.

Когда же два пешехода, двигавшихся в противоположных направлениях, встречались, они следовали четким правилам, по которым один из них должен был уступить дорогу другому. Как замечал Джон Грей в своем стихотворении «Искусство хождения по лондонским улицам» 1716 г. (Trivia; or the art of walking the London streets), «иностранному туристу следует знать, кому уступать дорогу, а кому — не обязательно». Большинство склонялось к мысли, что социальное положение пешехода, не важно, мужчины или женщины, являлось основным доводом не уступать дорогу — и плевать на уважение к слабому полу! Однако Декран советовал иностранцам любого, даже благородного происхождения, наоборот, всегда сторониться, пропуская вперед любого — от мальчишки-посыльного до продавца овощей. «Даже самые знатные seigneurs делают так, — уверял он, — и не считают это зазорным или унизительным. Наоборот, подчеркнутая вежливость изобличает в них благородных людей и джентльменов». «Иностранцу в Лондоне не следует хвастать своим положением: если французский денди вынет золотые часы из кармана на улице Парижа, это можно назвать всего лишь опрометчивым шагом (une fatuité), но если они сделает то же самое в известной своей преступностью британской столице, это уже будет полным безумием (une démence)». Одним из самых варварских обычаев, право на который не стоит оспаривать у лондонцев, Декран называет кулачный бой. «Конечно, — замечает он, — не стоит слепо верить байкам, что лондонцы не делают ничего, кроме как дубасят друг друга с утра до вечера, но все же надо держать ухо востро и не слишком удивляться, если ни с того ни с сего прямо на улице начнется боксерский поединок».

После того, как уличный бой был окончен, зрители троекратно кричали «Ура!» Бойцы жали друг другу руки, а затем отправлялись в ближайший паб, чтобы вместе выпить. Разумеется, бой начинался не на «пустом месте»: сначала обиженный, желая показать, что готов драться, снимал сюртук или выкрикивал, что на спор победит. Вокруг сразу же собирались прохожие, выступавшие в поединке арбитрами. «А если кто-то, — утверждает Декран, — нападет по-подлому, до того, как противник объявит о готовности драться, то этого негодяя накажут более сурово, чем в любой другой стране». «В этом отношении, кажется мне, — заключает автор, — простые англичане — самые цивилизованные в Европе». Итак, лондонцы хоть и были дикарями, но цивилизованными.

Даже на Стрэнде, самой оживленной и одной из самых перегруженных лондонских улиц, и его окрестностях, «улицы-ловушки», бывало, поворачивались к пешеходу и приятной стороной. Декран описывает эксперимент, который проделал в 1788 году один англичанин: он донес на руках своего пятилетнего сына до Чаринг-Кросс, поставил малыша на тротуар и велел самому добраться домой на Темпл-Бар (сейчас там находится Королевский суд). Кто знает, чего хотел добиться этот человек, но результат всех поразил.

«Мало того что никому и в голову не пришло обидеть дитя, более двухсот человек уступили ему дорогу; как только мальчик делал шаг на мостовую, собираясь перейти с одного тротуара на другой, какая-нибудь добросердечная женщина тотчас подхватывала его на руки и переносила через проезжую часть, осыпая по пути поцелуями. Мальчик добрался до отцовского дома целым и невредимым, с карманами, набитыми сластями, которые ему надарили прохожие. Так жестокий эксперимент, нацеленный на проверку умственных способностей ребенка, продемонстрировал добросердечие и чадолюбие английского народа».

Декран хотел ободрить читателей, но этим рассказом о добросердечии англичан (противоположном поведению французов, часто сопровождавшемуся бессмысленной жестокостью), скорее озадачил и напугал, чем просветил их.